Слово о неутешных жёнах (сборник). Георгий Баженов

– сразу и признался: тайна распирала его.

      – В какой еще лес? – охнула Дуся.

      – Вон в наш, – показал Гошик. – Волком жить будет.

      – Ты чего такое мелешь?.. – Ноги у Дуси подкосились: она невольно села на стул.

      – Дуняшка сказала: в лес убегу. Пусть там меня волки съедят.

      – Господи… – подхватилась Дуся. – Да что же это… – И бросилась вон из избы.

      До позднего вечера искали Дуняшку. На Высоком Столбу были, в Красной Горке, у Раскуихи, на Чусовой, на Лавах, к Северушке ходили – нигде не было Дуняшки. На вырубки, где Коляй работал, Дуся бегала сама. Главное, там сказали, сам Герасим, бригадир, сказал:

      – Точно, была Дуняшка.

      – Да что сказала-то? Куда пошла? – ревела Дуся.

      – Еды нам принесла. Вон, пирогов, говорит, поешьте. Папку помяните.

      – Каких пирогов? – не понимала зареванная Дуся.

      – С луком зеленым да яйцами. Сама, говорит, напекла. Папку помяните.

      – Ну, так и есть, – ревела Дуся. – Убежать надумала. Пирогов напекла. Куда она? Ведь пропадет…

      – А ты на кладбише была? – спросил Герасим; бригада его, пять человек лесорубов, смотрела на Дусю хмуро. Они ее не жалели – они Коляя любили, его и жалели. И Дуняшку жалели.

      – Нет, не была, – встрепенулась Дуся.

      – То-то и дура баба, – покачал головой Герасим. – Ты на кладбище загляни.

      И точно – прибежала туда Дуся, Дуняшка сидит на могиле, в ногах у отца, и не плачет, а шепчет что-то, будто разговаривает с ним о сокровенном, больном.

      Дуся не вскрикнула, нет, обвалилась плечом на сосну, прикрыла обезумевшие за день глаза ладонью.

      Сколько-то минут вот так и прошло.

      Потом Дуся не выдержала, сказала тихо:

      – Домой пошли. Ты что это?..

      Дуняшка испуганно, враждебно оглянулась.

      – Домой, домой пошли… – повторила Дуся.

      – Выглядела, да? – И Дуняшка от обиды заплакала.

      Мать подошла к ней, взяла за руку. Во вторую руку Дуняшка подхватила узелок (там были пироги, банка с водой, нож и компас).

      – Ты что же это, – говорила Дуся, обморочными ногами идя тропинкой кладбища, – убежишь, меня посадят, а Гошик помрет?

      – Не помрет. Найдутся добрые люди.

      – Ему ты нужна.

      – Ему папка нужен. А ты нам не нужна, – говорила Дуняшка, но руку не вырывала, шла покорно, повинуясь матери как судьбе.

      Пришли домой. Гошик сидел на полатях, выглядывал из-за припечья.

      – Сынок? – позвала его Дуся.

      Гошик не отозвался. Боялся: отзовешься – мать отлупит. А за что – и сам не понимал. А то еще и Дуняшка подзатыльник даст.

      Мать заглянула на печь.

      – Спит, – улыбнулась она сквозь слезы. – Умаялся, христовый.

      Села на лавку, уронила руки на подол платья.

      – Дуняшка, дочка, – сказала она с болью, тепло, проникновенно, – я не хотела, я не знаю, как получилось, я папку любила, пойми ты… Ну, что теперь делать? Не умирать же теперь самой? И вам не умирать же?

      «Ври,