Элемент 68. Александр Дергунов

Поместил птицу в луч солнца – тоже не помогло. Тогда он подкинул птаху в воздух, в надежде, что та полетит, замашет крыльями, как начинает работать руками сброшенный в воду пловец. Чуда не произошло – пернатая тушка рухнула в траву. Упала упруго, как на пружины – жесткие травинки уже прихватило вечерней изморозью.

      Алексей вернулся в дом. Огонь горел. Из изгиба трубы вились под потолок тонкие струйки дыма. Алексей затянул винты. Встал перед камином на колени – расстегнув рубаху до пупа, широко расставив руки, зажмурив глаза. Обожженные ладони припекало. Он раскачивался на волнах тепла, прятал ладони и повторял: «Дуреха ты, дуреха».

      В следующий день Алексей дома не покидал. Может, и в следующую неделю – кто их без дела будет разбирать. Пил вместе с камином – огонь ярко распахивал пасть навстречу выплеснутым в него остаткам. Спал, где упадет. Иногда вскакивал, словно прислушивался.

      Через неделю, а может, и через месяц проснулся от птичьего пенья за окном. Прошептал, улыбаясь: «Дрозды поют. Зажила, дуреха». Выбежал на улицу. Причитал: «Жива птаха, жива». Высматривал знакомую птицу. Но взгляд Алексея искал не на небе, а на траве.

      Секундная стрелка с хрустом перебирала недели. Он смотрел в окно и ждал. Лежал, скрючившись на кровати под подоконником, мечтал услышать тихое «Привет, милый», знал, что подобное уже невозможно, но на каждый звук подтягивался к подоконнику. На обрыв идти боялся. Прятался дома. Пил. Ждал ангела. Чтобы тот унес его в небытие на широком размахе своих белых крыл.

      К счастью, ангел Алексея оказался с руками. Холодными жесткими пальцами он схватил человека за сердце и держал крепко, не давая вздохнуть, пока маневрировал по бездорожью разбитый «пазик» «Скорой помощи». Слепящими глазами ламп в операционной рассматривал ангел человека, когда врачи отскребали из груди грязный налет. А после сердце отпустил и провел по глазам ладонью.

      В больнице Бальшакова навещать было некому. Лежал, уставившись в потолок, в своей восьмиместной палате. Завидовал соседу-старичку, к которому ежедневно с древним китайским термосом приходила такая же древняя жена – стучала по коридору облупившейся клюкой: пять ударов, длинная передышка, еще пять ударов. На Т-образной ручке болтался выцветший пластиковый пакет, который раскачивался, словно маятник, и шуршанием своим напоминал Алексею шум песка в огромных песочных часах.

      Старичок был слаб, лежал почти без движения, лишь сипло дышал да перекатывал глазные шары под пергаментными веками. Заслышав удары клюки в коридоре, дедушка оживал, приподнимался на подушке и подмигивал Алексею заговорщически: «Слышь, моя идет». Говорил это с гордостью, как будто войдет сейчас в палату красавица писаная и все ахнут. Алексею сначала было смешно, а потом он сам эту красоту увидел. Для своей ненаглядной пыжился дед, старался сидеть прямо, хлебал жидкий супчик с деланым аппетитом и все нахваливал еду, докторов, больницу. Нахваливал и гладил на краю кровати ссохшуюся женскую ладонь. Когда жена уходила,