Покаяние пророков. Сергей Алексеев

Что это?

      – Да ты искал… Сонорецких старцев послание пророческое на окончанье великого лесного сидения.

      Свиток находился в кожаном чехле, завязанном с двух сторон, и напоминал длинную и толстую конфету. У Космача непроизвольно затряслись руки.

      – Боярышня… Свет очей моих… Где же ты отыскала?..

      – Спросила стариц на Сон-реке, они и благословили меня свитком.

      Случайно проговорилась, что была у сонорецких старцев…

      – С этим и шла ко мне?

      Вавила спохватилась, что сказала лишнее, вдруг принюхалась:

      – Ой, дымом пахнет! Ужель не чуешь?

      Космач бросился на кухню; из кастрюли с пельменями шел синий дым. Впопыхах сдернул ее с плитки, обжегся, уронил, и пока искал тряпку, чтоб прихватить и поднять, задымился линолеум. Залил все из лейки, кастрюлю выставил в сени, вытер шваброй пол. И эти бытовые хлопоты слегка отрезвили его, а тут еще в окошко глянул – рассвело и метель завивает.

      Когда же закончил с уборкой и вернулся, Вавилы за столом не было. Заглянул в горницу – лежит в постели, и розы рядом, на подушке.

      – Ступай-ка спать, Ярий Николаевич, – строго посоветовала она. – Утро вечера мудренее. А как пробудишься, так и спросишь. Ты ведь спросить пришел?

      Он встал на колени рядом с кроватью.

      – Сегодня скажи, сейчас… Зачем ты вериги носила?

      – Ты ученый, ты все знаешь…

      – Ничего я не знаю. Впервые на тебе и увидел…

      – Грешна, Ярий Николаевич, оттого и наряд суров. А ты взял да и лишил меня крепости.

      – В чем же грех&то твой, ангел?

      – Замуж в срок не пошла. У нас ведь строго, коль к семнадцати летам не взяли – на´ тебе власяницу, абы мысленно не грешить.

      – Кто же сплел ее?

      Боярышня заговорила неожиданно низким, грудным голосом и нараспев, словно молитву:

      – Сама и сплела. Белому коню хвост да гриву остригла. – Она резко села, сронив одеяло с груди. – Ты&то в миру живешь, свои законы и правила. И не знать тебе мук душевных и телесных, ибо ученый ты муж и вериги сам плетешь, из ума своего. Не знаешь, как грызет душу пустое чрево, а стыд какой и срам, когда скажут – перестарок! А когда всякую ночь страсти телесные треплют, подобно болезни падучей?.. Власяница, Ярий Николаевич, се есть спасение мое. Ты же снял с меня оберег, но ведаешь ли обычай?

      – Не ведаю. Но догадываюсь. И мне радостно…

      – Коли утром повторишь свои слова – поверю…

      – Да ведь утро! Светает!

      – Поди-ка спать, Ярий Николаевич, не мучай…

      – Возле тебя останусь.

      – Хоть ты и снял власяницу, но со мной не ложись, – назидательно произнесла она. – А вот когда ты мне наутро свое слово скажешь да заживут мои язвы и рубчиков не останется…

      Не договорила, умолкла настороженно. Он нашел руку боярышни, прижал к щеке. Пальцы зарылись в бороду, потрепали ее и вдруг замерли.

      – Оно и так грех… Ты ведь ученый был, да так и остался… Позрела, как взволновался, когда свиток взял. Наутро откажешься от меня, и снова вериги плести. Знаю, отчего в Полурады не пошел, а здесь поселился, при