Два бойца. Лев Исаевич Славин

Он все время прислушивался к чему-то внутри себя. Ему казалось, что сердце его как-то странно трепещет.

      «А может, – подумал он, – это тряска троллейбуса?..»

      Он рассердился на себя.

      «Какого черта, в самом деле! Я становлюсь мнительным, как баба…»

      Ему казалось, что все смотрят на него и читают его мысли. Осторожно, с притворным равнодушием он обвел взглядом окружающих. Никто не смотрел на него. Человек, назвавший его «папашей», дремал, запрокинув голову.

      «Да ведь он старше меня», – мысленно возмутился Нарбутас и оглядел его с головы до ног. Седые космы, запавший рот, увядшая шея, руки со склеротическими жилами. Не отрывая глаз от его крупной согбенной фигуры, широких плеч, сильных кистей рук, кузнец подумал: «Да, это был человек…»

      А почему, собственно, «был»? Он есть! Вот же он сидит рядом, живой, сильный еще.

      Но в глубине души Нарбутас не мог не признать, что все живое, сильное, беспокойное, что было в этом человеке, ушло из него, и притом безвозвратно.

      И кузнецу стало жалко себя до слез.

      На остановке он встал и вышел из троллейбуса. Губерт, увлеченный разговором с девушкой, не заметил этого.

      Нарбутас без конца бродил по городу. Он любил Вильнюс и словно прощался с ним в тот день.

      Взобравшись на башню Гедимина, он прислонился к кирпичному парапету и долго смотрел вдаль. На востоке небо уже наливалось темнотой, а запад еще пылал.

      Ветер подвывал в бойницах старой крепости. Над головой трещал флаг, словно где-то рядом раздирали полотно. Черепичные кровли, синие прожилки переулков, столбы дыма над крышами, древние колокольни, лесистые холмы, обступившие город, – все это сквозь волшебную линзу пространства выглядело легким и нарядным.

      Почувствовав усталость, кузнец спустился вниз, в сад Молодежи. Он сел на скамью. Рядом стояло дерево. Нарбутас уставился на него с таким вниманием, словно впервые в жизни увидел сосну. Боже ж ты мой, до чего хорош этот мир! Кора внизу пестрая, как тигровая шкура. А повыше убрана нежными бронзовыми чешуйками. Ствол немыслимой прямизны – кузнец задрал голову – уходит вверх, туда, к кудрявой, игольчатой, недоступной верхушке.

      А еще выше – облака. Закатное солнце мазнуло по ним буро-золотой краской. Тут, на земле, ветер гонит косяки пыли, свистит в листве, тревожит, томит. А там, в небе, – мир, покой и эти недвижные нежные громады, подернутые бурым золотом…

      Сзади послышалось тяжелое железное скрипение.

      Кузнец оглянулся. В воздухе плыла большая пальма. Подъемный кран осторожно нес ее к свежевырытой яме.

      Кругом стояла толпа. Люди не отрываясь смотрели на пальму, дивясь ее приторной, ненашей красоте. Она и шуршала как-то по-чужому своими глянцевыми саблевидными листьями.

      Стрела крана остановилась и принялась бережно спускать в яму толстый кольчатый ствол пальмы, опутанный мохнатенькой темно-серой паутинкой.

      – Анекдот, а не дерево, верно? – обратился к Нарбутасу сосед.

      Кузнец отвернулся и быстро пошел. Он почти и не видел пальмы. Но он хорошо разглядел крюк, к которому она была подвешена.

      Это был его крюк, один из тех,