На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы. Валентин Пикуль

Аркадьевич с явным удовольствием проследил за впечатлением, произведенным на вице-губернатора этим «дипломом», и сразу же заговорил – с апломбом, напористо, авторитетно:

      – Прежде ведь – как? Врач был для мужика вроде карателя: приедет к больному, высечет его, даст лекарство и потребует денег за лечение. Теперь же мы – просто рядовые убийцы великой армии Медицины, но уже облеченные доверием общественности…

      – Я не совсем понимаю вас, – прервал его Мышецкий.

      – Объясню! – четко выговорил Ениколопов. – Лечение человека – это когда врач использовал все достижения медицины, идущей ноздря в ноздрю с другими науками… Мало того! Ужас врачевания в том, что от больных нет отбою, а я трачу на каждого не более десяти минут. Я выписываю рецепт, заведомо зная, что нужного лекарства в аптеке все равно не имеется! Так скажите же мне – разве я не убийца?

      – Каков же выход? – спросил Сергей Яковлевич.

      – Выход? А кто вам сказал, что медицина область чисто научная?.. Нет, князь, эта область не столько научная, сколько социальная.

      – Я с вами не согласен, – ответил Мышецкий.

      – А я вас заставлю согласиться… Вы мне сейчас сказали, что вас поразил вид нечистот и грязи. У меня уже стены в больнице пропитаны миазмами. Это, наверное, и есть тот сказочный русский дух, которому так умиляются чистоплюи и про который в народе говорят: «Ну, братцы, хоть топор вешай!»

      Мышецкий невольно рассмеялся:

      – Остро, остро… Прошу вас, продолжайте!

      – Я повторяю, – заключил Ениколопов, – что медицина наука социальная, ибо она пытается излечить не болезни, – нет! Она лечит лишь последствия нищеты, дурной пищи, издевательского отношения к людям и той кубатуры жилья, когда человек только единожды в жизни может растянуться свободно, да и то – в гробу!

      Ениколопов с треском положил на стол браунинг.

      – Вот, – добавил он внушительно, – без этой погремушки я не смею входить в холерный барак. Ибо на меня, на врачевателя, смотрят как на заведомого убийцу, которого хлебом не корми – только дай поковыряться в кишках. Будто бы мне это столь интересно! Вот плоды нашей культуры. Почему на просвещенном Западе…

      – Ну, то Европа, – отмахнулся Мышецкий, улыбаясь.

      – В Европе, – ответил Ениколопов, – и самое слово «Европа» рифмуется иначе. А у нас, князь, к нему найдена очень точная рифма, что хорошо заметил даже стыдливый Тургенев…

      Они помолчали. Ениколопов остыл – убрал со стола оружие. Сунул его куда-то, но куда – Мышецкий так и не заметил.

      – Вы зарегистрировали браунинг в полиции?

      Ениколопов резко ответил:

      – Я и сам хорошо известен русской полиции…

      – А что главный врач? – уклонился в сторону Сергей Яковлевич. – Я слышал, он держит лавку?

      – Его винить нельзя, – ответил Ениколопов. – Не дают лечить людей, так лучше аршинить ситцы!

      Мышецкий поднялся:

      – Хорошо. Вы были столь энергичны в критике губерн­ской медицины, что, надеюсь, у вас хватит энергии и на то, чтобы навести порядок