На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы. Валентин Пикуль

несколько дней, поздно вечером, вагон уренского вице-губернатора, прицепленный к поезду, миновал окраины Петербурга и медленно окунулся в черноту ночи: началось путешествие – мимо городов и сел, по чащобам лесов и степей, в глухие просторы заснеженной Российской империи.

      Глава вторая

1

      В дорожной свите, помимо повара, нанятого до Казани, появилось новое лицо – кормилица Сусанна Бакшеева (или же попросту Сана), чистоплотная бабенка с могучей грудью, очень независимая в обращении с господами, взятая из конторы по найму кормилиц с очень хорошими рекомендациями.

      Однажды, сидя напротив нее и глядя, как сует она темный сосок в бледно-розовый рот младенца, Мышецкий с трудом отвел взгляд на посторонние предметы.

      – А где же твой муж, Сана?

      – А шут его знает, – ответила женщина. – Наверное, где-нибудь да шляется, непутевый…

      – Не боишься, что завезем тебя далеко?

      – Ах, не всё ли равно! Куда ни приедешь – везде Россия…

      Мышецкий потом долго ругал себя за то, что имел неосторожность спросить по наивности:

      – Твой-то ребенок, Сана, с кем остался?

      И женщина вдруг отвернулась к окну:

      – Не спрашивайте. А то разревусь и молоко испорчу…

      Сергей Яковлевич вышел в коридор, вдоль которого висели развешанные для просушки сырые пеленки. Министерский вагон, прослоенный свинцом на случай катастрофы, тяжело мотало на поворотах. Внутри его было душно, но Алиса не разрешала устраивать сквозняков, остерегаясь ночной сырости.

      В неизменном шарфике на шее, сухо покашливая в кулак, вышел и Кобзев, перед которым Мышецкий счел нужным извиниться за пеленки, развешанные в проходе.

      – Что вы, Сергей Яковлевич, – ответил старик. – Наоборот, мне даже приятно. Напоминает о семейном счастье, каким я никогда не пользовался…

      Мышецкий приник к оконным стеклам, загородясь от света ладонями. Долго вглядывался во тьму, расцвеченную пробегающими пятнами из-под паровоза, истошно кричавшего впереди.

      – Кажется, – сказал он, – проскочили Лугу… Когда-то я проводил здесь перепись населения, а для мужиков, не обладавших фантазией, придумывал фамилии: Бельведерский, Подсудимов, Шибкопляс и Папаримский…

      – Развлекались?

      – Был молод, – вздохнул Мышецкий с сожалением.

      – Вы не стары и сейчас.

      – Тридцать лет, – улыбнулся чиновник. – Возраст для поэта уже критический.

      – Но только не для вице-губернатора, – заключил Иван Степанович Кобзев.

      Немного помолчали, привыкая один к другому.

      – В Луге, – не сразу продолжил Кобзев, – почвы удивительны. Они отдают из недр своих здоровое излучение, благодаря чему человек в этих краях живет долее обычного. Кстати, здесь родина многих декабристов…

      – Да… А знаете, – с удовольствием напомнил Мышецкий, – ведь Муравьевы мои дальние родственники! Утром мы как раз будем в моих краях. Сестра просила меня поклониться могилам. Посмотреть – как там все…

      Кобзев сильно закашлялся, и Сергей Яковлевич торопливо