Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко. Иван Никитчук

уже били Тараса, так били, что и не чувствовал он и не понимал ничего.

      – Та не бейте его, – промолвил солдат, – пусть уже у меня будет недоля.

      – И что вы кажете, – вскипела мачеха, – чтоб на мою хату да такая неслава!

      – Признавайся, ты взял деньги? – гремел дядя. – А то всю шкуру сдеру.

      И Тарас не выдержал:

      – Я… – еле слышно прошептал он.

      – А, признался! – закричала мачеха.

      – Признался! Признался! – запрыгал Степанко.

      – Где ж деньги? Говори, где деньги?

      «Где ж деньги? – подумал Тарас. – Что же им сказать?»

      – Говори, а то убью!

      – Закопал… в саду закопал…

      Иринка стояла чуть жива со страха – ведь он клялся ей, что не брал.

      – Где закопал? – не переставал цепляться дядя.

      – Закопал… я их не брал… закопал в землю… не знаю где… – бормотал Тарас уже почти без памяти.

      Иринка стояла, и слезы текли по щечках. Она не вытирала их, боялась пошевелиться. Она поняла – он нарочно признался, чтобы перестали бить.

      Полумертвого Тараса кинули в кладовую. Мачеха открыла материн сундук, вынула оттуда новую юбку и продала. Деньги отдала солдату:

      – Чтоб я еще свое на них тратила! Пусть их мать расплачивается своим добром.

      А вечером Иринка увидела, как Степанко, когда не было никого в хате, вынул из-за образов сорок пять копеек и убежал с ними на улицу.

      – У, проклятый! – всхлипнула Иринка и побежала в кладовую.

      – Тарасику, – прошептала она, – я видела, то Степанко украл!..

      А через два года умер и отец.

      Это случилось в марте месяце, когда погода то к зиме склоняется, то к весне; то пригреет солнышко, зашумят ручьи с гор, выбегут дети почти босые, прыгают, поют; а ночью вдруг рассердится мороз, что солнце ему веку убавляет, заскрипит, и снова наутро все льдом взялось.

      Поехал отец в марте аж в Киев – добро какое-то пана возил, застудился, заболел. Приехал – не узнать его. Уже на что мачеха – и та перепугалась. Оно, правда, и мачехе жить не сладко, с такой жизни доброй не станешь: детей – как гороха, а нищеты – как у пана добра. Надо б было отцу хотя бы немного полежать, да где там – гонят на работу.

      – Иди, иди, лодырь, – орет приказчик, – давно на конюшне не был, розг не пробовал!

      А когда с панщины принесли отца, то уже взгляд был мутный. Когда положили отца на лавку, он сказал слабым голосом:

      – Приведите всех.

      Все дети собрались, все родственники.

      – От и смерть пришла, – еле слышно вымолвил. – Хату Никите оставляю, – и начал всех наделять. – Инструмент – Иосифу, сундук со всем добром в нем – Иринке и Марийке… – Остановил взгляд на Тарасе… Уже с трудом сказал: – Сыну Тарасу с моего хозяйства ничего не надо, он не будет обыкновенным человеком. Будет из него либо что-то очень хорошее, либо негодяй – ему мое наследство либо ничего не значило бы, либо ничем не помогло бы…

      Глянул на Тараса долгим взглядом, будто бы продолжая, – ты же понимаешь!

      Подошли дети попрощаться,