Собрание сочинений. Том 4. 1964–1966. Аркадий и Борис Стругацкие

Ощущение исчезло.

      – Прошло, – ответил я.

      – Кожа у вас хороша, – с некоторым удовольствием проворчал мастер.

      Он вернулся ко мне с набором необыкновенных инструментов и принялся ощупывать мои щеки.

      – И все-таки Мироза вышла за него, – сказал он вдруг. – Я ожидал всего, чего угодно, но только не этого. После того как Левант столько сделал для нее… Вы помните этот момент, когда они плачут над умирающей Пини? Можно было держать любое пари, что они вместе навсегда. И теперь, представьте себе, она выходит за этого литератора!

      У меня есть правило: подхватывать и поддерживать любой разговор. Когда не знаешь, о чем идет речь, это даже интересно.

      – Ненадолго, – сказал я уверенно. – Литераторы непостоянны, уверяю вас. Я сам литератор.

      Его пальцы на секунду замерли на моих веках.

      – Это не приходило мне в голову, – признался он. – Все-таки брак, хотя и гражданский… Надо не забыть позвонить жене. Она была очень расстроена.

      – Я ее понимаю, – сказал я. – Хотя мне всегда казалось, что Левант сперва был влюблен в эту… в Пини.

      – Влюблен? – воскликнул мастер, заходя с другого бока. – Ну разумеется, он любил ее! Безумно любил! Как может любить только одинокий, всеми отвергнутый мужчина!

      – И поэтому совершенно естественно, что после смерти Пини он искал утешения у ее лучшей подруги…

      – Подруги… Да, – сказал одобрительно мастер, щекоча меня за ухом. – Мироза обожала Пини. Это очень точное слово: именно подруга! В вас сразу чувствуется литератор. И Пини тоже обожала Мирозу…

      – Но заметьте, – подхватил я. – Ведь Пини с самого начала подозревала, что Мироза неравнодушна к Леванту.

      – О, конечно. Они необычайно чутки к таким вещам. Это было ясно каждому, моя жена сразу обратила на это внимание. Я помню, она подталкивала меня локтем каждый раз, когда Пини садилась на кудрявую головку Мирозы и так лукаво, знаете ли, выжидательно поглядывала на Леванта…

      На этот раз я промолчал.

      – Вообще я глубоко убежден, – продолжал он, – что птицы чувствуют не менее тонко, чем люди.

      Ага, подумал я и сказал:

      – Не знаю, как птицы вообще, но Пини была гораздо более чуткой, чем, может быть, даже мы с вами.

      Что-то коротко прожужжало у меня над макушкой, слабо звякнул металл.

      – Вы говорите слово в слово как моя жена, – заметил мастер. – Вам, наверное, должен нравиться Дэн. Я был потрясен, когда он сумел сработать бункин этой японской герцогине… не помню ее имени. Ведь никто, ни один человек не верил Дэну. Сам японский король…

      – Простите, – сказал я. – Бункин?

      – Да, вы же не специалист… Ну, вы помните тот момент, когда японская герцогиня выходит из застенка. Ее волосы, высокий вал белокурых волос, украшенных драгоценными гребнями…

      – А-а, – догадался я. – Это прическа!

      – Да, она даже вошла на время в моду в прошлом году. Хотя настоящий бункин у нас могли делать единицы… как и настоящий шиньон, между прочим. И конечно, никто не мог поверить, что Дэн с обожженными