Молчание пирамид. Сергей Алексеев

речным берегам.

      Багаиха пришла, посмотрела на окоростившегося Артемия, велела всем выйти из избы, навела в горшке какого-то снадобья, попить дала, лицо взбрызнула, и он уснул.

      А как проснулся, спросила:

      – Поди, жену ходил искать?

      – Ходил, – признался он.

      – А в Горицком бору земля расступилась?

      – Расступилась… А ты откуда знаешь?

      – Все, молчи и не говори никому. Забудь, зарок себе дай! Не то пропадешь. И не ходи больше в Горицкий бор, не ищи ни жену, ни младенца.

      – Почто же так-то?

      – Не след тебе знать. Погибнешь от тоски да печали. Как поднимешься на ноги, езжай в Силуяновку да закажи молебен за свое здравие, пудовую свечу поставь.

      – За свое?.. А за Василису с младенцем?

      Бабка Евдоха молчит, взгляд отводит.

      – За упокой, значит?..

      – Не наше это дело, не знаем мы, где они ныне…

      – Не поеду в Силуяновку… И мне бы провалиться!

      – Поедешь! У тебя другая доля…

      – Да зачем мне молебен заказывать?..

      – Чтоб встал поскорее, я тебе внучку свою пришлю. Она скоро тебя поднимет…

      И верно, через день Евдоха прислала внучку, рано овдовевшую Любу, которая замуж в город выходила, а по смерти мужа в Воскурную вернулась и будто бы стала учиться бабкиному ремеслу.

      Поначалу, пока был в горячке, Артемий на нее и не смотрел, лишь снадобья, питье и еду принимал и думал, что за хороший уход ей и стельную телку не жалко будет отдать. А Люба успевала и его пользовать, и с хозяйством управляться – даже на дальний пожог съездила, овес докосила, высушила и убрала в скирду. Когда же дело на поправку пошло, Артемий наконец-то разглядел Багаихину внучку: вроде и собой хороша, и домовита, и приветлива, да и обвыкся за месяц, пока хворал.

      – Оставайся-ка у меня, – предложил, когда на белый свет впервые сам выбрался.

      – Осталась бы, Артемий, да люди осудят.

      – Чтоб люди не осудили, в работницы возьму. Мне ведь с таким хозяйством не управиться.

      – А если жена твоя, Василиса, отыщется?

      Артемий лишь голову повесил.

      – Ладно, – сказала Люба. – Только к бабке схожу, спрошусь.

      Сходила в Воскурную, спросилась и пришла как хозяйка. Все Василисины вещи собрала, завязала в узел и по реке пустила втайне от Артемия, потом карточки со стен исчезли, все женские инструменты – вальки, рубила, льнотрепалки и даже веретешки в банной каменке сожгла. А когда Артемий спохватился и ругаться стал, сказала строго:

      – Не извести ее духа – не будет тебе покоя. Вслед за собой в преисподнюю уведет. Хочешь к ней – иди в Горицкий бор да крикни ее, а нет, так помалкивай.

      Потом и вовсе привела из Рощупа старика-тесальщика, который в неделю все стены в избе заново отесал, полы рубанком выстрогал и потолки зачем-то воском навощил. Артемий больше не противился: ведь и верно, коли жить собрался, надо жить нынешним – не прошлым…

      Как и положено, он выждал год после того, как пропала Василиса, женился на своей работнице