Эрхегорд. Забытые руины. Евгений Рудашевский

собираюсь. – Эрза отмахнулась. – Хватило вчерашнего.

      – Если она там и дальше будет выставляться, ее заметят, – опять проворчал Гром.

      О том, что в Авендилле кто-то есть, мы заподозрили еще вчера, когда только вошли в городские ворота. Шагали осторожно, не зная, откуда ждать опасность, – продвигались еще медленнее, чем сейчас, на пути к ратуше. Громбакху и Тенуину не нравилось, что улицы выглядят безопасными.

      Покосившиеся балконы с выломанными балясинами. Разрушенные торговые лавки. Горелые останцы парадных. Проломы в домах – такие, будто их штурмовали газырнами. Миалинта говорила, что жители оставили город в один день и больше сюда не возвращались, но все выглядело так, будто здесь шли бои. Не мог Авендилл даже за двенадцать лет настолько развалиться сам по себе.

      Единственным украшением города были скульптуры, если только можно назвать украшением этих уродцев, слепленных из чешуек серого камня – каждая размером с ноготь большого пальца, шершавая и на удивление крепко пахнущая гарью. Их здесь установили уже после исхода горожан, будто кто-то хотел отпугнуть любого, кто задумает попасть в Авендилл. Так заботливый пахарь выставляет над своим полем безобразное соломенное чучело.

      Я вчера насчитал больше десятка таких скульптур. Выполненные в человеческий рост, они беспорядочно стояли возле домов, в переулках. Все одинаковые, выполненные в одной манере. С грубыми лицами, громоздкими руками. И облаченные в рванину – настоящую одежду, будто снятую с пленников или нищих.

      Поначалу Громбакх порывался отбить какой-нибудь статуе голову, заявляя, что они его нервируют, но следопыт отговорил его от этой затеи. Эрза посмеивалась над Громом, а потом ей, кажется, самой стало не по себе от присутствия этих уродливых изваяний.

      Тенуин останавливался, склонялся к брусчатке, трогал ее кончиками пальцев. Приподнимал глиняные осколки. Принюхивался к наметенному сору. Всматривался в заросли кустов на обочине. Феонил, юный следопыт Эрзы, внимательно следил за каждым движением Тенуина. Остальным приходилось в напряжении ждать за их спинами.

      Вскоре путь преградила глубокая воронка. Она обрывала улицу – от одного тротуара к другому. Ровные земляные стенки постепенно сужались, а на глубине в пять саженей оканчивались рыхлой насыпью.

      – Что это? – спросил я охотника.

      Громбакх, присев, коснулся пальцем внешних бороздок, потом ковырнул землю с внутренней стороны и промолвил:

      – Свежая.

      Других пояснений я не дождался.

      Мы обошли яму. Я взглянул на ее дно, и на мгновение мне показалось, что рыхлая земля там чуть приподнялась и тут же опустилась – так приподнимается грудь человека, когда он глубоко вздыхает. Я ненадолго задержался, но повторного движения не дождался.

      А потом Тенуин сказал, что по всей дороге – свежие следы. Много следов. И все разные. В основном – самые обыкновенные. Такие мог оставить кто угодно. Рыскари, наемники, кочевники. Разные подошвы с разными рисунками. И без рисунков.

      – Мягкая пятка. Многослойная подошва без усилений. Гладкая.

      Я