Русская литература пушкинской эпохи на путях религиозного поиска. Тимофей Веронин

пьянству. «После ужина опять пьян, грозит убить маменьку и зарезаться», – горько жаловалась на своего деверя в одном из писем сестра Саши Маша. Она же прибавляла потом: «И это прелестное творение только желает скрывать и оправдывать его поступки»[117]. Несчастная молодая жена, конечно, много страдала и плакала в первые годы замужества, но прятала свои слезы от родных, старалась выглядеть все такой же веселой и беззаботной. «В редкие промежутки относительного покоя, – пишет биограф Александры Воейковой, – в доме ее звонкий смех звучал, как и прежде, внося успокоение в измученную семью»[118].

      Испытания придали душе Саши еще большую утонченность и чистоту. Она обладала редкой отзывчивостью. Познакомившись с ослепшим поэтом Козловым, она так передавала свои чувства по отношению к нему: «Ваши страдания заставляют меня страдать сильнее, чем я могу Вам сказать! Мне тяжело не иметь возможности ухаживать за Вами… Действительно, дорогой друг, я страдаю от Ваших страданий гораздо больше, чем от собственных, это не фраза, так как моя жизнь только у меня в сердце»[119]. И конечно, нет причины не верить ее словам. Своим искренним участием Воейкова разбудила в Козлове поэтический талант. Одно из первых своих стихотворений он посвятил Светлане, изобразив то светлое настроение, которое вносила она в жизнь больного поэта:

      Как вводишь радость ты с собой,

      То сердце будто рассмеется,

      В нем на приветный голос твой,

      Родное что-то отзовется[120].

      Не менее значительную роль сыграла Воейкова в судьбе Языкова. Молодой, горячий студент Дерптского университета, певец вина и шумного веселья, без ума влюбился в нее. Она, не отталкивая его и в то же время не кокетничая и не переступая границы должного, старалась внушить ему мысли о высоком нравственном назначении поэзии и жизни. И благодарный поэт писал ей в ответ:

      Забуду ль вас когда-нибудь

      Я, вами созданный, не вы ли

      Мне песни первые внушили,

      Мне светлый указали путь[121].

      А уже после смерти Александры Воейковой Языков благодарно вспоминал о ее светлом влиянии на его внутренний мир:

      Ее уж нет! Все было в ней прекрасно!

      И тайна в ней великая жила,

      Что юношу стремило самовластно

      На видный путь и чистые дела[122].

      Тайна души Воейковой в первую очередь в ее вере в вечную жизнь, в Божественный Промысл, перед которым она в любом положении готова смириться. Она поразительно напоминает Гризельду из переведенной Батюшковым новеллы Боккаччо и в то же время словно бы живет в соответствии с теми мыслями, которые высказывал в своих элегиях и балладах Жуковский.

      Еще одним поэтом, воспевшим ее, был Баратынский, со свойственными ему точностью и лаконизмом он изобразил духовную устремленность и возвышенность ее духа в следующих строках:

      От дольней жизни, как луна,

      Манишь за край земной,

      И при тебе душа полна

      Священной тишиной[123].

      Но

117

Соловьев Н. В. История одной жизни. Т. 1. С. 53.

118

Там же. С. 54.

119

Соловьев Н. В. История одной жизни. Пг., 1916. Т. 2. С. 30.

120

Козлов И. И. Полное собрание сочинений. СПб., 1892. С. 158 (далее – Козлов).

121

Языков. С. 193.

122

Там же. С. 312.

123

Баратынский. С. 103.