кабацкой публике. Надо заметить, зарабатывали они в разы больше, чем тот же дипломированный инженер. Своего инструмента, как и свободных денег на его приобретение, у пролетария творческого труда не водилось и в обозримом будущем никаких финансовых поступлений или нечаянного наследства от богатых родственников не ожидалось. Постоянно выклянчивать у других музыкантов хотя бы минимальный набор ударных инструментов, чтобы полабать в ресторане вечерок-другой и подзаработать копейку на жизнь, было хлопотно и создавало массу проблем. Он был неплохим барабанщиком, но, несмотря на профессионализм, руководитель коллектива, в котором работал музыкант, отдал предпочтение его беспроблемному коллеге, имеющему собственную ударную установку. Для Лабуха наступил затяжной, ленивый, беспросветный кочум. Тогда, устав от ничегонеделания и унылого бедствования, лежебокий служитель муз и пошел в халдейство. В практику обслуги он привнес музыкантские жаргонизмы, легкость общения и незлобивый юморок, присущий людям творческого склада характера. Лабух недавно перевалил 40-летний рубеж, успел нажить ленивое брюшко и сильно картавил, деформируя две буквы алфавита. Звук Р он произносил как Г, а букву Л заменял на В. К примеру, слово рыбалка в его артикуляции забавно звучало как ГыбаВка. Но эта невинная логопатия совсем не портила облик простодушного и немного чудаковатого человека. При расчете с гостями он всегда умело давил на гуманистические зоны человеческой психики. Столь необычный, эксцентричный изворот в диалоге являлся ключевым моментом воздействия на клиента и, по твердокаменному убеждению самого Лабуха, должен был бессознательно побуждать последнего к щедрости. Это был почти беспроигрышный ход. Если клиент рассчитывался строго по номиналу, Лабух манерно опускал роговые очки на кончик носа, принимал позу обиженного ребенка, выпячивал живот и, презрительно помахивая в воздухе купюрами, укоризненно выговаривал:
– Ну, хоГошо, чувак, согВасен.
– Это по счету. А по-совести?
У посетителя от двусмысленности и недопонимания странного вопроса слегка закипал мозг и начинало неприятно свербить под ложечкой. Подспудно улавливая в обидных словах официанта намек на себя и упрек в мелочной скупости, усовестившийся гость выкладывал на стол еще несколько мелких купюр. Если испытанный метод не срабатывал, и гости категорически пренебрегали чаевыми, то Лабух начинал обидчиво во всеуслышание бурчать:
– ДеГьмовый наГодец! ПоВные угоды! Ни одного ноГмального! Одни маГамои!
Как дополнение к основному методу ненавязчивого давления публичное словесное возмущение иногда срабатывало в пользу Лабуха. Мало кто желал бы прослыть в глазах друзей и окружающих скупердяем и сквалыгой. Никому не хотелось быть награжденным за скопидомство этим непонятным, странным и неблагозвучным обзывательством – «марамой».
