Театральные подмостки. Александр Николаевич Завьялов

«Женитьбе»…

      – А, точно! – обрадовалась Маша. – По всему залу кровавые куски валялись, всех зрителей запачкал…

      – И не говори, форменное безобразие, а не игра. Полное непонимание тонкой женской психики… Сцена тогда просто не выдержала и разорвала его в клочья…

      – Да, сцена – это святое, она очень ранимая. На неё зрители смотрят – ей очень важно, как она выглядит.

      – Ну да, не все равно, кто её топчет…

      И тут девушки пустились в заумную дискуссию. Они забавно рассуждали о настоящем искусстве, творчестве, об актёрском таланте и мастерстве. Спорили и увлёчённо доказывали друг другу всякий вздор, а я всё сидел понурый и рассматривал свою кислую физиономию в зеркале.

      Вдруг Маша спросила:

      – А знаешь, почему наш Ваня в театре застрял?

      – Почему?

      – Потому что не горел на сцене. Тлел еле-еле, даже искр не было.

      – И что?

      – А то! От настоящего актёра театр может загореться. Сейчас бы не было никакого театра, одни головёшки.

      – Вон что-о-о! Надо же! А сейчас поздно, что ли? Давай ему спички дадим!

      – Поздно. Как мёртвому припарки.

      – Ладно, – вздохнула Аня, – что уж теперь делать. Ну что, будем Ване маску накладывать или уже бесполезно?

      – Давай попробуем в последний раз.

      – Гамлета или Дон Кихота?

      Маша задумалась.

      – Давай Дон Кихота. Пусть благородным рыцарем будет. Может, благородство его как-то облагородит…

      Потом какой-то провал, и вот я уже скачу в образе Дон Кихота, в доспехах и с копьём наперевес, через весь зрительный зал в сторону сцены. И конь подо мной такой ретивый – хрипит и яростно ворочает глазами, скачет не по проходу, а прямо по креслам, сокрушая и давя их в труху. Перед сценой конь резко остановился, взбрыкнул, и я кувырком полетел на подмостки. На сцене стоял гроб, и я точнёхонько угодил прямо в него…

      Явление 7

      Девятидневные поминки

      Проснулся – и не знаю, то ли смеяться, то ли плакать. Непонятно с какой радости потянуло меня на патетику. Вышел на край авансцены, задрал голову, вытянул правую руку вперёд для пущей торжественности и с выражением выдал стихотворение Бориса Пастернака:

      «Гул затих. Я вышел на подмостки.

      Прислонясь к дверному косяку,

      Я ловлю в далёком отголоске,

      Что случится на моём веку́.

      На меня наставлен сумрак но́чи

      Тысячью биноклей на оси́.

      Если только можно, Авва, Отче,

      Чашу эту мимо пронеси.

      Я люблю Твой замысел упрямый

      И играть согласен эту роль.

      Но сейчас идёт другая драма,

      И на этот раз меня уволь.

      Но продуман распорядок действий,

      И неотвратим конец пути.

      Я один, всё тонет в фарисействе.

      Жизнь прожить – не поле перейти».

      И так я, знаете ли, проникся этим пафосом и торжественностью, что и от себя добавил:

      – О сцена! Какие красоты и возможности открываются перед взором ступившего на шаткую