Номах. Искры большого пожара. Игорь Малышев

полях, Романюк, Гороховец, Белаш, Палый, зарубленный казаками в под Соколовкой, Тарновский…

      – Вы откуда тут, хлопцы? – не испугался, удивился Номах.

      От окон лился трепещущий яркий свет, играли в нём мальками пылинки. Запах чистоты и сухости наполнял хату.

      – А где нам быть? – отозвался за всех Щусь. – За что воевали, туда и попали. Все герои здесь. Разве не по справедливости, Нестор?

      Номах привалился к притолоке, закрыл глаза, не зная, что ответить.

      – Горилки, батька? Местная, хорошая. Её в поле всё лето выстаивают. Знаешь, чудо какое получается? Спробуй.

      Они выпили. Закружило васильковым ромашковым хороводом голову Номаха. Пошёл обниматься со своими братьями. Каждого поцеловал троекратно, каждого сжал в объятьях, чтобы почувствовать твёрдость плеч и крепость рук, и только тогда сел на лавку, качая удивлённо головой и глядя распахнутыми глазами на товарищей.

      – Ах вы черти. Люблю вас.

      Ему наливали снова, он чокался со своими побратимами, с которыми пролил столько крови, что она на годы окрасила багровым Днепр. Он смотрел на них и не мог насмотреться.

      – Братья… Живые… – повторял он.

      – Батька… – отвечали те.

      И выходя покурить на крыльцо, они прикуривали от солнца и зазывно махали руками проходящим мимо, свежим, как яблоки в соку, девчатам, звали приходить вечером на гулянку. Те смеялись в ответ.

      Пчёлы летали вокруг них, несли полные «корзинки» пыльцы. Садились на плечи, мазали руки нектаром, путались в волосах. Номаховцы лёгкими осторожными движениями выпутывали их, нетерпеливо жужжащих.

      Щусь, кривляясь, посадил пчелу на нос и вдруг серьёзно посмотрел на батьку.

      – Мир, Нестор. Видишь, какой он может быть, мир?

      – Вижу, Федос.

      Щусь пересадил пчелу на кончик пальца, сказал ей:

      – Я хоть и бывший, а всё ж, командир. Не к лицу мне с тобой на носу…

      Номах огляделся вокруг.

      Ползли по далёким полям комбайны, собирали урожай.

      – Получилось-таки, Нестор.

      – Получилось. Лучше, чем думали, получилось. Как в стихах у Сенина вышло. «Инония»…

      – Даже не верится.

      А потом всю ночь играла гармошка, и голоса, стройные, как тополя, выводили мелодии песен.

      И смеялись девчата, и обнимали их и живые, и давно погибшие номаховцы. И целовал чьи-то губы Номах, и качала его ночь, вольная и жаркая.

      А потом гуляли они по степи до самого света и было им так хорошо, как только может быть, когда тебе нет ещё и тридцати, пусть у тебя за плечами и тюрьма, и кровь виновных и невиновных, и много, ужасно много смертей…

      … – Вставай, батька, – разбудили его.

      Номах открыл глаза, ещё полные сонной нездешней радостью, и услышал:

      – Большевики объявили тебя вне закона. Хана, батька…

      Тень солнца

      Кони били копытами землю, лязгали железками уздечек.

      Номах сидел в седле, смотрел вниз, на перепутанные стебли травы, то изжелта-зелёные, то тёмно-изумрудные, и взгляд его блуждал в бесконечном их лабиринте. Он смотрел и, казалось, сам проваливался в тёмные провалы меж