Суета. Хо-хо, ха-ха. Заря Ляп

БУДЕТ, – холодно, повторяя приказной тон Матери, перебивает учителя Тамара.

      И ее принимают…

      Увлечение столярным мастерством длится недолго, но гвозди забивать и фигурки выпиливать Тамара выучивается.

      Заколотив последний ящик, Тамара оглядывается на выпотрошенные стеллажи – на голые доски, когда-то бывшие лесом, жизнью. Затем, повернувшись к известью обозначенной черте запрета, смотрит на отступающие от нее ряды Хранилища: непотревоженные – все так же забитые книгами, свитками, глиняными табличками и их обломками и даже черепашьими панцирями; уводящие взгляд к далекой стене, подпираемой каменными плитами и мозаичным стеклом; как обычно, окруженные стражами. Всего-то переступала Тамара черту запрета раз шесть, всегда по разрешению Деда, и последний раз – лет в одиннадцать. Помнит, как тогда рассматривала увенчанные змеями листы древней книги. Очень уставшей книги. О чем была или есть, если не рассыпалась в прах, та книга? А другие? Дед говорит, что в большинстве своем они о Вере: человеком безустанно придумываемой, разукрашиваемой, откармливаемой, наделяемой обещаниями и властью. И во всей этой Вере, в великом разнообразии ее, в словах ее пророков и последователей, служителей и жертв, искал и все еще порой ищет себя Дед и не находит. Почему? Потому что нет его в ней? А что если нашел, да только не признал? Даже так: много раз находил и ни разу не признал. Ведь и такое может быть… А вот интересно – ни одного древнего языка я не знаю. Ни я, ни братья. А почему? Почему всяким знанием нас наполняли, однако никогда – этим? Аккуратно не этим. И даже, как-то удивительно искусно, привили мирное равнодушие к Хранилищу и Дедовскому поиску… Тамара переводит взгляд на Мать, сверяющую у окна последние страницы описи.

      – Мама, почему языкам древним нас не обучали?

      Мать поднимает на Дочь глаза. Тамара глазам улыбается и ждет. Мать, помолчав, отвечает загадочно:

      – Чтобы теней не знали.

      – Это как?

      – Когда не знаешь, что живешь в темноте, – живешь в покое, – не менее загадочно продолжает Мать.

      – О чем вы? – хмурится Тамара.

      – Когда живущему в темноте приносят в дар СЛАБЫЙ луч света, ему приносят в дар тени.

      – Мама, о чем вы? – совершенно теряется Тамара.

      Мать пожимает плечом и продолжает:

      – Свет должен быть сильным, темноту рассеивающим, а не подсвечивающим. Если такого света дать не можешь, то не трогай сидящего в темноте.

      Сказав это, Мать возвращается к бумагам. Тамара же, обдумав услышанное, высказывает догадку:

      – Свет – это знание языков?

      Мать, не отрываясь от бумаг, просит уточнения:

      – Какой именно?

      – Что?

      – Какой именно свет имеешь в виду?

      – Любой?

      – Ты плохо меня слушала.

      Тамара, вернувшись к словам Матери, выбирает:

      – Подсвечивающий?

      – Да, – поднимает голову Мать. – От соприкосновения слабого луча с тьмой творятся чудища, ранее живущему в темноте неведомые. Тревожащие воображение, сводящие покой на нет. Вселяющие неуверенность,