Фельдмаршал в бубенцах. Книга третья. Нина Ягольницер

только губы слегка шевелились в неслышной молитве, а потом снова посмотрела Росанне в глаза:

      – Имущество, говоришь, отдал… И что ж, себе ничего не взял?

      Лавочница нахмурилась:

      – Библию взял, – огрызнулась она, – много тебе дела до Пеппо, я погляжу. Завещания, что ли, ждала?

      Паолина вскинула взгляд, будто собираясь бросить в ответ какую-то колкость, но сжала губы, не отводя глаз от соперницы. Почти минуту они молчали, и Росанна ощутила, как в ней вновь поднимается лютая злоба на эту девицу.

      Ей показалось, что она сумела причинить Паолине боль… И в какой-то миг ей даже было по-настоящему совестно за свои нападки, уже выглядевшие надуманными и несправедливыми. Но сейчас Росанна ненавидела Паолину уже без всяких оснований. За сухие глаза, за сжатые губы, за эту потаенную внутреннюю силу, заставлявшую лавочницу чувствовать себя рядом с ней вздорной и глупой восьмилетней девчонкой.

      Это было сущей безлепицей, однако к терзавшему Росанну горю добавилась новая едкая нота. Всего час назад она была уверена, что именно Паолина предала Пеппо. А сейчас, когда на впалых щеках этой черноглазой ведьмы не блестело ни единой слезы, ей казалось, что Пеппо предан куда горше. Все обвинения, все злые слова, все ядовитые плевки не принесли Росанне никакого облегчения. Напротив, теперь ее собственная боль, обнаженная и бесстыдная, была выставлена напоказ перед наглухо замурованной в своем самообладании соперницей, и ей стало совсем невыносимо.

      Росанна резко запахнула накидку, едва не порвав тесемки:

      – Что ж, я сказала, что хотела. Тебе работать пора, верно? Я найду дорогу, не провожай.

      Она бросала эти слова клочьями, чтоб не уловить было, как вздрагивает голос от вновь рвущегося наружу унизительного плача. Обошла монахиню, все также стоящую посреди зала, подошла к двери, взялась за кольцо…

      – Росанна, – послышалось сзади. Лавочница медленно обернулась, до крови прикусывая губу, чтоб не разрыдаться у Паолины на глазах. Но та смотрела на нее без всякой насмешки:

      – Послушай… У нас девушка была на излечении. Наследница большого состояния. Тяжко хворала, но мы ее на ноги подняли. Целую неделю одной водой и травами поили да кровь отворяли через день. На нее поглядеть было страшно. Однако она поправилась. А ее тетка велела родне сказать, что умерла она. Тетка ее потом из Венеции увезла. А наставница моя родным тело нищенки какой-то безвестной отдала, да саван распарывать запретила, мол, хворь очень была лютая. Большой грех на себя взяла. Но сестра Юлиана нас собрала и рассказала, что родня эту девицу дрянью какой-то травила, оттого она и недужила. И ей одно спасение было – мертвой прослыть. Вот такая история… Страшно, правда?

      Росанна на миг прикрыла глаза, чувствуя, как заломило виски. А потом тихо промолвила:

      – Ты… ты думаешь, что…

      – Ничего я не думаю, – отрезала Паолина, – только офицеры не бегают к малолетним слугам с соболезнованиями. И в пожитках чужих со скуки не роются. Ступай уже.

      Росанна еще миг помедлила