Фельдмаршал в бубенцах. Книга третья. Нина Ягольницер

за поворотом лестницы. Потом неторопливо двинулся в противоположную сторону. Он чувствовал, как истончились нити причудливого кружева, которое он неутомимо плел столько времени, и как легко теперь запутаться в этих прихотливых тенетах…

      ***

      Мессер Фарино зевнул, потирая глаза кончиками пальцев. Все же мир устроен до невозможности непрактично… Читать в полутьме было сущим наказанием. А зажигать две или вовсе три свечи – где ж таких денег напастись? Однако если не читать, не нянчить хрупких страниц, не печься о переплетах, то зачем тогда вовсе придуманы глаза? Не таращиться же на кучи гниющих овощных очисток у дверей лавки напротив…

      Фарино досадливо сплюнул в холодный очаг и снова склонился над томиком сонетов какого-то англичанина. Он понимал от силы одно слово из семи, но его мало смущало это неудобство. Тем более, что до заката оставалось не больше часа, а свеч в корзине было издевательски мало.

      Скрипнула дверь, и Фарино вскинул глаза: на пороге стоял молодой служивый. Этими клиентами лавочник никогда не пренебрегал. Они редко отличались ученостью, зато обычно приходили только по существу и покупали хотя бы стопу дешевой бумаги. А посему мессер Фарино поклонился с самым радушным видом:

      – Здравы будьте, господин военный. Чем могу служить?

      Солдат подошел к прилавку, вынимая из-под дублета какую-то ветхую книгу и бережно оглаживая ее рукой. Фарино не нужно было особых примет, чтоб признать в видавшем виды фолианте Библию.

      – И вам не хворать, хозяин, – отозвался военный, – я тут вам книгу принес, подлатать надобно. Поглядите, что можно сделать.

      Фарино встрепенулся и потянулся к книге, будто к раненному ребенку. Уложив фолиант на прилавок, он склонился к нему, осматривая переплет и уже ощущая, как его захлестывает жалость пополам с негодованием. Несчастная Библия побывала в рабстве у подлинных варваров… Потертая кожа обложки и позеленевшая от времени медная застежка были скорбным, но понятным признаком почтенных лет. Однако верхний угол нес след ожога… Что за безжалостный ирод мог пытать книгу у самой свечи? Лавочник осторожно отомкнул застежку, почти ощущая боль истерзанного тела старой книги. Пролистал землисто-бледные лица страниц и охнул: в середине одна из них была грубо выдрана чьей-то бессердечной рукой. Изувеченный лоскут книжной плоти лежал тут же, измятый и опозоренный.

      Сдерживая ярость, Фарино поднял глаза на посетителя и проговорил ледяным тоном:

      – Я выле… я починю книгу. Срок два дня. Это будет стоить полдуката. Прошу внести задаток.

      Служивый без препирательств выложил на прилавок несколько монет:

      – Благодарствуйте, мессер. Я зайду за книгой в воскресенье.

      Фарино, по-прежнему источавший уксусную ненависть, бестрепетно написал расписку, метнул в спину уходящему заказчику кинжальный взор и снова склонился над недужным фолиантом, уже забыв о посетителе. Открыл форзац книги, осторожно прощупывая нити переплета, но вдруг нахмурился.