Фельдмаршал в бубенцах. Книга первая. Нина Ягольницер

пальцы. Некоторое время шла борьба, но Годелот был шире в плечах и на десяток фунтов тяжелее. Опрокинув Пеппо в траву и заломив ему за спину руки, он перевел дух:

      – Слушай, ненормальный! Хватит чудесить, вон, снова вся камиза в крови. Уж не знаю, с чего тебе на каждом шагу враги мерещатся, только ты б сначала разобрался, а потом клыками щелкал. Мы едем к моему сеньору. Выбирай, бешеный, как поедешь – верхом или поперек седла со связанными руками и кляпом во рту?

      На челюсти Пеппо заходили желваки. Но после недолгого молчания тетивщик устало опустил наземь голову:

      – Все, все, ладно. Прости.

      Медленно, все еще ожидая подвоха, Годелот ослабил хватку. Пеппо поднялся и сел, на желтоватом полотне рубашки снова местами расплылись красные пятна. Кирасир вздохнул – зачем этому идиоту враги? Он и сам себя со свету сживет. Не утопить ли его из милосердия в Боттениге?

      – Больно? – он ожидал, что тетивщик огрызнется, но тот лишь неловко повел плечами.

      – Переживу, не впервой мне.

      Воцарилось тягостное молчание – продолжать ссору задора не было, а перемирие требовало чьего-то первого шага. И вдруг Пеппо неохотно улыбнулся одним углом рта:

      – Сердечно ты меня приложил. Запомню наперед, зубы-то еще пригодятся.

      Годелот хмуро посмотрел на тетивщика, но не выдержал и фыркнул, чувствуя, как разрядилась раскаленная тишина.

      Они снова сели у костра и по очереди приложились к фляге.

      – Вот что, – Годелот подложил в костер хвороста, – до завтра останемся здесь. Ежели снова не перегрыземся – к утру твои раны перестанут кровить, и можно будет ехать без задержек.

      Пеппо лишь кивнул. Потом, помолчав, примирительно повернулся к Годелоту:

      – Мак-Рорк… ты не сердись. Сам знаю, от меня радости – как от гвоздя в пятке, – он вздохнул, хмурясь и словно не зная, продолжать ли, – матушка у меня вчера умерла, даже похоронить не позволили. Темно мне…

      Кирасир перекрестился:

      – Все в руке Божьей. А отчего похоронить не дали?

      Пеппо невесело усмехнулся:

      – Как же. Не мне, бесову прислужнику, землю церковную рыть.

      Годелот, уже забывший, как недавно называл спутника «ядовитым гнусом», нахмурился:

      – А бесы тут причем?

      Пеппо неопределенно повел плечами:

      – Ну… Увечных, знаешь, и так многие побаиваются. А я и рад был страху нагнать, иначе совсем заедают. Матушка и прежде говорила, что соседские сплетни страшней суда Божьего. Да я разве слушал…

      …Костер уже догорал, а Пеппо все говорил. Умолкал, хмурясь и мучительно кусая губы, будто пытаясь сдержаться, а потом переводил дыхание и снова говорил, уводя Годелота в прежние, счастливые дни своей жизни. Он никогда никому не рассказывал прежде ни о своем детстве, ни о матери, пряча эти бесценные воспоминания от чужих любопытных глаз. Но сейчас отчего-то не мог остановиться, будто перебродившая брага пеной хлестала из треснувшего бочонка. А Годелот молчал,