Оренбургский платок. Анатолий Санжаровский

на станцию бригаду. На выгрузку… Уж как у них там что крутилось, только ни граммочки не сгрузили. Зато один из бригады захлебнулся цементом. Страшная смерть… Мне в этой смерти ничего не ясно. А Валяеву, судье, всё ясно. Скоренько отыскал он в своей в уголовной талмудине статьяру, скоренько наискал, кому её припаять. Инженер, оказывается, кругом виноватый! Бригада волком смотрит на инженера, мёртво упёрлась на своём: инженер нас не проинструктировал насчёт правилов выгрузки. Судья и а-а-ап: преступная халатность налицо! Инженер твердит: объяснял я им всё! А где в том их расписки? Нетушки расписок. И в мыслях не было взять. Нечем инженеру крыть… А я ему верю. У него глаза чистые-чистые… Такие глаза не врут! И не к душе мне эта бригада. Я, может, в такое зло на неё не взъехал, если б не-е… Иду в суде по коридору. Иду на заседание на своё. Ан эти архаровцы в кучку овцами столклись. Шепчутся. «… Ну, охломоны, все всё усекли? Никаких антимоний! Бьём в один гвоздок! Понятно?! Про грудное молоко – могила!»

      Что за грудное молоко?

      Про что именно они уговаривались молчать?

      На суде каждый автоматом молотил одно и то же.

      Слово в слово.

      Чую, навыкладку плутуют мужики. А не ухватишь.

      Раскипелся я и ляпни:

      – А как насчёт грудного молочка?

      Весело переглянулись прокурор с судьёй.

      В зале вспорхнул хохоток.

      Дядя достань воробушка, к кому я лез с вопросом, картинно охлопал свою грудь аршин на аршин и сбавил голосу. Будто то, что подпирало сказать, он не хотел, чтоб слышал кто другой. Сдавленно прошипел мне:

      – Я глубоко извиняюсь за пролетарскую откровенность. Не знаю, как лично вы, товарищ народный заседатель, а я бычок яловый.

      Конечно, и я, и Колокольчиков, второй заседатель, наотмашь запротестовали против судьи.

      Валяев и всплыви на дыбки:

      – Пожалуйста, ваше право. Только и я своё не отпущу. Подам прокурору своё особое мнение. Тоже мне нештатные защитнички!

      – Как можно, – ответ кладу, – успроваживать человека за решётку? Вина ж в полном количестве не доказана! Да, инженер бумажно не подпёр, что инструктировал бригаду. Так и бригада в обратки кидается лише голенькими побрехушками. Это раз. Второе. Как один из этой тёмной шатии ухнул в полувагон с цементом? Сам ли он туда ляснулся иль по чьему-то горячему желаньицу? Третье. Почему труп не вскрывали? Да от одного ль цемента сгас человек?.. Не-е-е… Дело надо скачнуть на дополнительную доследку. Учинить экспертизу.

      – Голубчик! – взмолился Валяев. – Да в своём ли вы, извините, уме? Человек уже два месяца, – Валяев нервно хохотнул, – как с почестями переехал на склад готовой продукции[119]. А вы с экспертизой!

      – Да! Живые не разбегаются петь правду. Так пускай её проскажет мёртвый!

      Вот так, вот в такущих словах я и ахни Валяеву. Не я буду, ежель не дожму дело до дела. До ясности.

      И дожал.

      Раскапывали могилу. Открывали труп.

      И при всём при том толокся Михаил.

      Норовил всё своими глазами увидеть, всё своими ушами услышать.

      Не ждал, когда на блюдечке с голубой каёмочкой подадут дело на новое слушание.

      И

119

С к л а д г о т о в о й п р о д у к ц и и – кладбище.