Оренбургский платок. Анатолий Санжаровский

кот! И ты несознательный? С перехмуру[115], что ли? Наш стахановец да несознательный? Звание стахановца тебе пустой звук? В ударном темпе станешь у нас сознательный! Ахнуть не успеешь… Через минуту у нас дозреешь! И лично тоже напишешь статью про весёлую свою и счастливую советскую жизнь!

      – Лише осталось разбежаться!

      – Так вот и разбегайся. И кончай митрофанить, умнявый! Ты со своей прямотой далече не ускачешь… Прям же, как разрез на заднице… Смалчивал бы хоть по временам… Если ты заточил себя под злость к нам, так и мы не кинемся затачивать себя под восторг к тебе. Ведь же как слепых котят повыкинем обоих из вечерней школы! Такую тебе, солнценосец ты наш, статьяру в трудовую врисуем, что тебя не только через дорогу – в золотари нигде не прикопаешься. Иль штрафом раздавим! – нагрозил начальничий зам, тоскливый тараканий подпёрдыш. – Ну на хрена французу чум? Ввек не отработаешь! Лучше не фони!

      Михаил мой до предельности размахнул в изумленье рот. Хотел матерком пустить на все буквы. А сказать ничего не может. Так и стоит молчаком.

      А подпёрдыш с эдаким вывертом в насмешке стелет-долбит своё:

      – Да, утюжок, кимоно-то херовато… И на какую тему дорогое молчание в массах?

      – Дак жить на что? – в подломе выронил опаску Михаил. – Детишков на что питать? Детишки ж ведь не трава…

      – И мы, паньмаш, про то же… Думай. Включай мозги! – И пододвигает отряхало, этот хорь в яме[116], пустой грязно-серый листок. – И чем быстрей начнёшь царапать, тем лучше. Видит Бог и ты тоже, время пашет пока на тебя, мозгач. Минута на отходе… По-хорошему давай приступай к этому процессу!

      Так мы с Мишей сходили в «писательки»…

      …Множенькое воспоминается…

      Через две странички карточка Миши моего. Статеюшка «Безрадостное детство».

      Это мне он Миша.

      А в журнальчике напечатано всё тако строго:

      «М. Блинов, штукатур-стахановец 3-го стройучастка».

      И та самая статеечка.

      «В 1914 году отца моего взяли на войну. У нас осталась большая семья, 11 человек старых и малых. Мне было всего семь лет, я являлся самым старшим из детей. Трудно нам пришлось жить. Мама, дедушка и я пахали землю допотопной сохой, которую еле тащила лошадь. Работали с раннего утра до поздней ночи; того горя я вовек не забуду. Конечно, мне не пришлось учиться в школе, прошли мои юные годы без радости. Мы не имели ни праздников, ни дней отдыха, а отдыхали тогда, когда плохая погода не давала возможности работать в поле.

      Только после Октябрьской революции жизнь стала веселей. Теперь и я ликвидирую свою малограмотность».

      Старательно учился Миша по вечерам.

      А днём уже школил сам.

      Штукатур он был мастероватой.

      В каждом пальчике по таланту жило.

      Начальство и кинь ему:

      – Мало, Михал Ваныч, самому знатно мантулить[117]. Надо ещё и всех вокруг научить так же на отличку трудиться. Вот как будет настояще по-стахановски!

      Миша мой на слово скор:

      – А разве я против?

      И

115

П е р е х м у р – перепой.

116

Х о р ь в я м е – начальник в кабинете.

117

М а н т у л и т ь – работать много, с большим напряжением.