Оренбургский платок. Анатолий Санжаровский

Миша кресло-каталку. Повинился:

      – Не взяли мы тебя тогда по грибы… Как нехорошо… Жить в нашем краю и не видать наших лесов… Я всёжки покажу тебе места, где Добрыня Потапыч передавал тебе гостинцы.

      – И оставишь теперь ему гостинчик? – кручинно пошутила я.

      – И-и… Сказанула… Ну прямо ногой в суп! Да ежель оставлю, так и сам там останусь.

      И повёз меня в крюковские леса.

      Я сейчас вечером не вспомню, что делала утром. А вот тот лес-праздник в подробностях встаёт-накатывается у меня перед глазами, как только подумаю про ту далёкую поездку…

      Совестно было мне разлёживаться. Всё ж не ленива соха. Не лежебайка[103] какая.

      В семействе и без того кругом нехват. Дом набит детворнёй, как детский садик! А тут ещё я на иждивенческом еду полозу.

      Свёкор со свекровью ни в какую не отпускают уехать.

      Твердят:

      – Чё мир-та запоё? Покудушки невестонька бегала – расхороша была. А как обезножела, так вон со двора?! Этому николды[104] не бывать! В сам деле, иля мы лиходейцы какие? Зловредители?

      А я отвечаю:

      – Ежле не вернусь я, лежебочиха, в Жёлтое к платкам, чую, примру у вас.

      Плакала я, плакала и выплакала.

      Отпустили!

      В каталке и привёз меня Миша через год назад в Жёлтое.

      Тут-то я и воскресни!

      Чуть тебе не круглыми сутками вязала для пухартели.

      Так голодна была на вязку.

      Мало-помалу, слышу за работой, сила льётся в меня. Кажется, могу уже и встать. А боюсь. Да и что вставать? Что ноги? Я ж не ногами вяжу.

      Сижу себе на койке да знай наковыриваю.

      Однажды клубок далече сбежал от меня и спрятался за комод.

      Нитка в чём-то увязла.

      Кумекаю, сейчас я по ниточке и доберусь до своего вертуна клубыша. Вызову-вызволю своего озоруна.

      Я это дёрг, дёрг.

      Не летит ко мне клубочек-голубочек. Бастует?

      Я сильней рванула. Нитка и лопни.

      А Господи! А Боже ж ты мой! Что ж мне, кулёме, делать? Звать кого на помощь?

      Да зови не зови…

      Не доаукаться.

      Дома ни души. Одна я да кот. Все ж наши на лубянке[105].

      Лежать ждать, когда уявятся?

      Я к комоду пластунским макарцем.

      Достала клубок.

      Думаю, а чего это я в своём курене да ползком?

      В дрожи взнялась на карачки…

      Маненько передохнула…

      Осмелела наша геройша, разогнулась да и прямой наводкой пешаком к койке!

      Пока по стенушке ковыляла, упарилась. Невозможно как устала. По корень оттоптала ноги.

      И только как села, страх молоньёй прошил меня всю. С корени до вышки.

      «А батюшки!.. А светы!.. Ты ж сама с клубком от комода-то шла! Сама!.. На своих! На ноженьках! Клубочек подняла и… Не-е… Божечко мой! Это ж клубочек тебя поднял!..»

      Сила в ногах всё плотней копилась.

      Взялась я потихоньку-полегоньку уже и сама выползать на волю.

      Во двор.

      Слилось время.

      Платок поднял меня. Крепенько встала я на свои ноженьки. Будто беда их и не трогала.

      Отошла

103

Л е ж е б а й к а – лентяйка.

104

Н и к о л д ы – никогда.

105

Л у б я н к а – поле, угодье.