Воздух и ветер. Сочинения и фотографии. И.Н. Жданов

в небо, глядится сюда,

      а в небе грохочут колеса.

      Найдется ли там уголок,

      в ее опрокинутом доме,

      тому, кто забыться не смог

      в бессонном летейском проеме?

      А толпы вагонов под ней

      насквозь проросли облаками,

      и стало как будто темней

      в ее перевернутом храме.

      Туда простирает окно

      какой-нибудь путник невольный,

      и силится выпрямить дно

      расплавленный лед колокольный.

      Уже тяжелеет вода,

      и воздух проемами рвется.

      Уже никогда, никогда

      оттуда никто не вернется.

4

      И поезд вдоль ночи вагонную осень ведет

      и мерно шумит на родном языке океана.

      Предчувствием снега блуждает огней хоровод,

      как бред шестеренок внутри механизма тумана.

      И, уши закрыв, наклонившись сидит Одиссей,

      читая кручину, один в полутемном вагоне.

      И пенье сирен надвигается тяжестью всей,

      и меркнет, и реет, и слух обжигает ладони.

      И ту же кручину читая с другого конца,

      за окнами ветер проносит обрывки пейзажа,

      и вьется, и рвется, и чертит изгибы лица,

      и кружится холод, и небо чернеет, как сажа.

      И гнется под ветром холодный рассудок часов,

      зубцами срываясь и гранями в нем цепенея.

      Все ближе и ближе неведомый хор голосов.

      Все дальше и дальше относит лицо Одиссея.

      О, дом Одиссея, в пути обретающий все,

      ты так одинок, что уже ничего не теряешь.

      Дорогу назад не запомнит твое колесо,

      а ты снегопад часовому рассудку вверяешь.

5

      Толпы света бредут, создавая дыханьем округу,

      узнавая пейзаж как созданье своих мятежей,

      обтекая его, голоса подавая друг другу,

      превращаясь в скопления мечущих мрак миражей.

      Так в обратный порыв увлекается бег ледохода,

      натяжением силы вживаясь в свои берега.

      Обретая себя, неподвижностью дышит свобода –

      И летят берега, и раздет ледоход донага.

      Каждый выдох таит черновик завершенного мира.

      У меня в голове недописанный тлеет рассвет.

      Я теряюсь в толпе. Многолюдная драма Шекспира

      поглощает меня, и лицо мое сходит на нет.

      Я теряюсь в толпе. Толпы света, как волны, смывают

      и уносят меня, как стихи на прибрежном песке.

      Там, где зреет строфа, там, где шепот сирен убывает,

      там проносится поезд по долгой и влажной строке.

      Колесо и пейзаж на незримой оси снегопада

      с одинаковой страстью друг друга пытают в пути.

      Начинается вдох. Открывается занавес ада.

      Крепко спит Одиссей, и снежинка трепещет в горсти.

      Гроза

      Храпя, и радуясь, и воздух вороша,

      душа коня, как искра, пролетела,

      как будто в поисках утраченного тела,

      бросаясь молнией на выступ шалаша.

      Была гроза. И, сидя в шалаше,

      мы видели: светясь и лиловея,

      катился