Воздух и ветер. Сочинения и фотографии. И.Н. Жданов

стекло хмелеющего шара –

      вот крона тополя. Над нами чья-то кара,

      пожара отблески на сумерках чела.

      Глядело то чело, уставясь на меня,

      и небо прошлого в его глазах дышало,

      и форма каждого зрачка напоминала

      кровавый силуэт убитого коня.

      Его убили здесь когда-то. На лугу,

      на мартовском снегу, разбрасывая ноги,

      упал он в сумерках, в смятенье и тревоге,

      на радость человеку и врагу.

      Не надо домыслов, подробностей. Рассказ

      предельно краток: здесь коня убили.

      И можно справиться, пожалуй, без усилий

      со всем, что здесь преследовало нас.

      Нам не вернуть языческих времен,

      спят идолы, измазанные кровью.

      И если бродят среди нас они с любовью,

      то это идолы отечества ворон.

      Концерт

      И музыка поражена.

      И в пряди струнные рояля

      уже вплетается она.

      И, воздух срезанный печаля,

      прозрачной кажется стена.

      Еще чуть-чуть… Наоборот,

      сначала будь стерней колючей,

      под снегом желтой, и вот-вот

      тот шелест чуткий и дремучий

      со стеблем вместе прорастет.

      Наполни шорохами звук,

      верни его в зерно немое –

      пускай он выпадет из рук.

      И прорастет, усилясь вдвое,

      в молчанье брошенный испуг.

      А после стены прорастут

      своей прозрачностью, и лица

      из тьмы появятся. И тут

      никто не сможет поручиться,

      что стебли нас не обоймут.

      Осень

      Падая, тень дерева увлекает за собой листья.

      Портрет

      Ты можешь быть русой и вечной,

      когда перед зеркалом вдруг

      ты вскрикнешь от боли сердечной

      и выронишь гребень из рук.

      Так в сумерки смотрят на ветви,

      в неясное их колдовство,

      чтоб кожей почувствовать ветер,

      прохладную кожу его.

      Так голые смотрят деревья

      на листья, упавшие в пруд.

      Туда их, наверно, поверья

      листвы отшумевшей зовут.

      И гребень, и зеркало рядом,

      и рядом деревья и пруд,

      и, что-то скрывая за взглядом,

      глаза твои тайной живут.

      Ты падаешь в зеркало, в чистый,

      в его неразгаданный лоск.

      На дне его ил серебристый,

      как лед размягченный, как воск.

      Искрящийся ветр, перешитый,

      навек перестроенный в храм.

      И вечный покой Афродиты

      незримо присутствует там.

      Улыбка ее и смущенье

      твое озаряют лицо,

      и светится там, в отдаленье,

      с дрожащего пальца кольцо.

      Ты вспомнишь: ты чья-то невеста,

      чужая в столь зыбком краю.

      И красное марево жеста

      окутает руку твою.

      «Соединенье этих рук равно сближению деревьев…»

      Соединенье этих рук равно сближению