Васёк Трубачёв и его товарищи. Все повести. Валентина Осеева

ничего не думал… Я хотел выручить.

      Кто-то засмеялся. Петя махнул рукой и отошёл от стола.

      – Что у нас только делается! – всплеснула руками Синицына. – Один за другого… один за другого… И все виноваты. – Она всхлипнула в платочек и, заметив взгляд Вали Степановой, быстро отвернулась.

      В комнате снова поднялся шум:

      – Подожди, Русаков!

      – Спросите его, почему он в классе молчал?

      – Почему Мазину не сказал сразу?

      – Русаков, почему ты молчал, когда мы на Трубачёва думали? – крикнул бледный от волнения Одинцов.

      Петя покраснел и опустил голову.

      – Я не мог… Я боялся…

      В комнате стало тихо.

      – Эх! – с презрением бросил кто-то. – Боялся! А товарища подвести не боялся?

      Петя вспыхнул, сморщился, губы у него задрожали. Надя Глушкова взволновалась, вскочила с места:

      – Ребята, нехорошо так! Он же сознался всё-таки!

      – Не защищай! – строго сказала Лида Зорина. – Пусть сам скажет.

      – Он сам ничего не скажет, – вступился Мазин. – Потому что тут история другая. Степанова правильно сказала: мы мало знаем друг друга. Как Петька живёт, что у него есть и чего он боится, – это из всего класса знаю один я.

      Ребята притихли.

      Сергей Николаевич написал на клочке бумаги: «Это обвинение нас тоже касается».

      Митя прочитал, скомкал бумажку. Он был расстроен, светлые волосы липли к его мокрому лбу. Он силился вспомнить домашнюю обстановку Пети Русакова и сердился на себя и на Мазина, который знал больше, чем он, Митя.

      А в наступившей тишине ребята уже решали по-своему вопрос о Пете Русакове:

      – Мазин знает, что говорит! И кончено!

      – А ты, Петя, на нас не обижайся! – Ребята сорвались с мест и окружили Петю.

      – Тише! – крикнул Митя. – Сергей Николаевич будет говорить.

      Ребята затихли.

      – Я не буду разбирать всю эту историю в подробностях. Мне кажется, всем вам уже ясно, как произошло то, что Трубачёв, председатель совета отряда, оказался в таком тяжёлом положении. Вас, конечно, интересует больше всего вопрос, кто виноват. Ну, виноваты тут многие. Прежде всего и больше всего, несмотря ни на что, сам Трубачёв. Потом, конечно, Мазин – в этой пропаже мела – и Русаков…

      – И Одинцов тоже, – подсказал кто-то.

      – Одинцов? – переспросил Сергей Николаевич.

      – Одинцов! Одинцов! – крикнул Мазин.

      – Не вижу вины Одинцова. В чём ты его обвиняешь? – спросил учитель Мазина.

      – Я уже говорил. Он не разобрался и написал. Да ещё про своего товарища.

      – Что он не разобрался, куда делся мел, то в этом его обвинять нельзя, потому что мел лежал у тебя в кармане и этого Одинцов предполагать, конечно, не мог. А что он совершенно точно и честно описал всё происшедшее в классе, несмотря на то что в этом участвовал его лучший товарищ, то за это, по-моему, Одинцова можно только уважать. Как вы думаете?

      Белкин вытянул вперёд руку.

      – Пусть ребята думают как хотят, а я скажу про Одинцова так… что мы, когда… вообще…