Юность Плохиша. О восьмидесятых – без ностальгии. Роман Владимирович Днепровский

нам, зачем ты купил всю эту дрянь? И где ты берёшь такие деньги на то, чтобы покупать всё это?!

      Вот тут-то я сплоховал! – услышав, что мне, наконец, задан конкретный вопрос об источнике финансирования моего хобби, я решил ответить по существу. Я полагал, что если я честно скажу, что деньги мне дают дома, то, может, удастся прекратить весь этот цирк, которым я был сыт по горло. Да только вот, фразу свою я построил безграмотно, и на вопрос о том, где я беру деньги, ответил:

      — У дедушки…

      – Ребята! Он крадёт деньги у дедушки!!! – загремела Давида, – он только что перед всем классом признался, что он КРАДЁТ деньги у дедушки!!! И покупает вот эту вот дрянь!…

      Боже, что тут началось! – даже если бы я и попытался возразить, что вовсе не краду деньги у деда, а он сам выдаёт мне деньги на покупку монет с пенсии, меня всё равно никто бы не услышал. Уже со своей парты подала голос толстая и противная Наташка Черняева:

      – А ещё он в магазине выпрашивает у кассиров олимпийские рубли! Я сама видела, он ещё мне хвастался!

      В этом мелком доносе Черняевой правдой было всё, кроме слова «выпрашивает». Действительно, отправляясь в молочный за покупками, я обязательно спрашивал на кассе, нет ли у кассирши каких-нибудь памятных рублей, а иногда и заходил и в сосседние магазины – в мясной, в «Дары Природы», в «Диету» и в «Кулинарию». Кассирши знали меня, и время от времени, выдавали мне какой-нибудь интересный железный рубль, который я – естественно! – вовсе не «выпрашивал», а честно обменивал на рубль мелочью. А однажды случилось так, что я встретил эту дуру Черняеву в «Диете», и она стала свидетельницей операции по обмену мелочи на какой-то редкий железный рубль – кажется, с Гагариным – и вот теперь она вот так, ни за что-ни про что, возводит на меня напраслину. «Выпрашиваю» я железные рубли!… видимо, за просто так «выпрашиваю»? … Но как мерзко это звучит!…

      Вслед за Черняевой, потянулись и другие обличители: все они старались припомнить какую-нибудь гадость, случайную оговорку, или ещё что-нибудь – и, хоть каждый их мелкий донос по отдельности выглядел вполне безобидно, будучи собранные вместе, все эти эпизоды превращались в целое обвинительное заключение. А я стоял, и удивлялся: мне и в голову не могло придти, что всю эту ерунду, о которой я уже сто раз и думать забыл, кто-то вдруг вспомнит и вытащит на свет Божий. А самое смешное – точно такие же претензии можно ведь было предъявить любому из них. Вот Ванька Одношивков: когда в школьной столовой я заявил, что эту дрянь, которой нас кормят, мне противно есть, он не только согласился со мною, но и сам предложил пойти и купить на обед коржики и компот – а теперь этот же Ваня называет меня «неженкой» и обвиняет в том, что я «противопоставил себя классу»… Ну не сволочь ли, а?… а остальные?…

      Когда Давиденко подвела итог и вынесла на утверждение приговор, мне уже было всё равно. А приговор был таким: до конца учебного года