Золотой век (сборник). Василий Иванович Аксёнов

сколько-то.

      Поднялась с валёжинки. Закинула верёвку на плечо. Идёт, рукой теперь её не держит.

      Домой направилась.

      Выбралась на дорогу.

      С коровой своей поравнялась. Загнала, ругаясь на неё, во двор корову. И верёвкой её ещё отстегала. Не сильно. Ошалела та – как ничего не понимает будто – вид у неё такой, очень уж бестолковый. И не мыкнула при этом – бескарахтерная.

      Стала в гору к дому подниматься Катерина.

      Поднялась. Гора-то будто не высокая и не крутая, но – как в небо.

      Одышка одолела.

      Возле амбара задержалась. Рукой в стену. Тепло от стены – прогрелась, делится – волной по воздуху, теплом-то. Ласково.

      Пошла к воротам.

      Остановилась.

      Смотрит в улицу – зачем-то – всё и так знакомо, всё наскучило.

      Ветер – задирает курам перья, мусор им в глаза заносит – как играется.

      С ним играют, с ветром, ласточки. Проворные.

      Смотрит в улицу Катерина – как в прошлое – только памятью.

      Мужчина какой-то идёт… Военный.

      Стоит Катерина. Вглядывается – как в ушко теперь игольное, с ниткой.

      Через кого-то будто чувствует, что:

      Подкосились у неё ноги, сдавило грудь – не задохнуться бы.

      Ои-ои-ои-ои… – изнутри так кто-то будто, в сердце стиснутый.

      И земля – в неё коленями – прочнее так.

      Собрались тучи – давно уже. Набухли – как спелые.

      Пошёл дождь. Редкий сначала – будто проверил, испытал – закапал.

      Припустил после. Ливень. Лупит – по всему, чему достанется, – не щадит.

      Пузырится.

      Ждала, ждала трава – дождалась – терпит.

      Прошли тучи, скатились – туда, за Камень, к Ислени – там усердствуют.

      Солнце высунулось, высветлило – засияло.

      Ялань обмякла, успокоилась.

      Слава Отцу и Сыну и Святому Духу…

2003

      Солноворот

      Отпахнув лоскутчатое одеяло, спускаю ноги с кровати, ставлю их на тёплый, уже едва ли не горячий от давно заглядывающего в окна солнца, пол и сижу так сколько-то, как онемелый, свесив безвольно голову и руки.

      Это – ещё и не проснулся.

      Поднимает меня надобность, а двигаюсь я по привычке; шевелюсь, как механический куклёнок.

      С вялым усилием приподнимая брови, пробую разодрать яркими бликами озолочённые снаружи веки, но не могу – как будто склеились.

      Так оно и есть, пожалуй, – мёд вчера свежий ел, они и слиплись.

      В полусне слышу, как громко ростится в ограде курица – снеслась где-то, зараза, а где, искать после придётся, время зря тратить. Квохчет парунья, эта – редко. Часто и вразнобой – цыпушки её пикают. Гогочут серьёзные всегда, как булгалтера, гуси. Воробьи чирикают беспечно. Охально стрекочет сорока досужая – ничего ещё пока, значит, не украла, но собирается.

      Всех их передразнивают скворцы со скворешни.

      И истошно кричит, словно его схватили и пытаются прикончить, с вечера ещё, наверное, запертый в стайке поросёнок.

      Это у соседей наших, у Чеславлевых.

      Он