Казачьи повести (сборник). Федор Крюков

при участии небесной силы.

      – Значит, не дошел мой час… Господь не попустил, – кротко говорил Рванкин, отвечая па расспросы.

      Ему, впрочем, мало сочувствовали. Даже одобрительно смеялись, когда какой-нибудь шутник начинал в лицах представлять тот немой, но красноречивый испуг, который пережил благочестивый купец.

      А облики неожиданных героев, так хорошо всем знакомые и казавшиеся обыкновенными, теперь обволоклись пугающей тайной новизны и дерзкой отваги.

      Шел покос. Рабочее население станицы было в степи. В окошки небольшой новенькой хатки Копылова, где загуляли герои, с осторожным и боязливым любопытством заглядывали только женские и детские лица. Кроме самого Копылова и Терпуга, за столом сидели: Северьян-коваль, забредший на песни и огонек, старый бобыль и пьяница Дударев, который тоже обладал удивительным нюхом насчет выпивки, и однорукий Грач. Было шумно и пьяно, но не похоже на веселье. Охмелевший Терпуг кричал угрожающим голосом:

      – Нет, достаточно! Терпели – и будет!..

      – Нет, мой милый, терпи! – нежно, льстивым голосом, уговаривал его совсем ослабевший, блаженно улыбавшийся Дударев. – Терпи, мой болезный! Послухай меня, старика: горько – не горько, молчи и глотай. Терпи! Жизнь наша слезами обмыта, терпеньем повита…

      – Поди к черту, хвост старый! Чего ты понимаешь?…

      – А уж если не против мочи – выплюнь… Дело такое…

      – У меня давно охота на них! – бестолково кричал пьяный коваль. – Ну, такая охота, такая охота…

      – Теперь бы хоть маленькой войнишки, – бубнил сумрачный голос Грача. – Мы бы тогда сумели показать предмет…

      – Ничего ты с одной рукой не покажешь! – грубо-пренебрежительно возражал Копылов. – Вот я знаю один предмет – это пре-дмет! Только ежели бы сонных капель добыть… А был бы сундук в наших руках!..

      – Сундук, сундук… поди ты!.. – закричал Терпуг, – Разве этого надо добиваться? Я бою добиваюсь, а ты с сундуком… одно знаешь!..

      Он выругался и вдруг заплакал, уронив охмелевшую голову на руки.

      – Пойду, говорит, я к знатным и богатым… Они знают закон, говорит… Дайте разверту моей душе! – горьким, умоляющим голосом закричал Терпуг, ударяя себя в грудь.

      Но его не слушали. Кружился по избе пьяный, жужжащий, бестолковый гомон, бубнил и мутным плеском бился в радужные стекла окошек. Говорили все сразу, хвастались, объяснялись в любви, клялись в дружбе, бранились, пели песни.

      Пришел полицейский с медалью на груди – Григорий Возгряков, так называемый Топчигрязь. Это был первый представитель власти, напомнивший им одной своей фигурой о том, что они совершили нечто против закона и порядка. И тон у него поначалу был взыскательно-строгий, не послабляющий.

      – В правленье, молодцы!

      – Че-го?! – независимо отозвался Копылов.

      – В правленье – «чего»! Там того… поговорят с вами… Проспитесь мало-мало…

      Терпуг поднял голову и остановил на полицейском пьяный, остеклевший взгляд.

      – А