Культура поэзии. Статьи. Очерки. Эссе. Юрий Казарин

– и душа отлетает к луне… И В. Месяц в зеркальном тексте небольшого эссе говорит уже не об огне, пылающем и зияющем, а о воспоминании об огне: история огня в антропологическом, религиозном, социальном и др. аспектах (неизменно приглашая свидетеля последнего огня к чтению Вергилия, Плутарха и т.д.). В этом случае создается не столько эффект присутствия всех рядом с умирающим огнем, но, что очень важно, воспроизводится, воссоздается память об огне, память в огне и память огня: вот – свеча горящая меж двух зеркал…

      Геопоэтика, хронопоэтика, мнемопоэтика, генопоэтика, вообще и в целом полипоэтика (поэтика множественная, «шаровая» – разжимающаяся, сгущающаяся и сжимающаяся в точку) книги определяется прежде всего спецификой мощного словесного (а значит – ментального и духовного) дара В. Месяца, который, как бы «загоняя себя в угол», в конус, в наконечник общей идеи восстановления прапамяти и праистории пранарода праЕвропы, – вдруг обретает немереные хронотопические просторы на кончике иглы (поэзии), прошивающей не наугад материю (в прямом смысле) и вещество (во всех смыслах) того, что принято называть бытием. С другой стороны, полипоэтика и есть сама по себе генеральная идея книги: вербальная материализация воображения привела поэта к особому типу языкового и концептуального мышления, работающего в «Норумбеге» и ретроспективно, и презентивно, и проспективно. Поэтический хронотоп (термин М. Бахтина: хронос + топос) книги уникален в 21 веке и традиционен методологически в лингво-стилевом отношении. Так мыслили Данте, Мильтон и Пушкин (в «Пророке», например): первый структурировал духовное инобытие, второй реконструировал – в синтезе – различные типы времени, третий удерживал прошлое, настоящее и будущее в тексте энергией лексико-стилистической и грамматической (и – просодической, естественно) природы. И все трое были учениками и детьми «Гильгамеша», Священных книг (Веды, Библия и др.) и эпоса планетного нашего народа (Песнь, Сага, Поэма, Слово, Летопись, Хождение / Путешествие, Жития и т.п.).

      Поэтическая монография «Норумбега» к середине первой главы разрастается, преумножается или «размножается» до книги много-(поли)графического характера. Движитель книги – среди прочих – есть тоска по добру, по духовности, по жизни живой и мертвой, по жизни всей и всяческой, по жизни в ее и первородном, и в инобытийном виде. Такое движение – к добру – делает поэзию преобразователем мифологии в фактологию. В. Месяц как ученный памятью поэт – фактолог той пустоты, в которой еще (немногими!) ощущается Нечто. Именно это загадочное, нет – энигматическое, – Нечто мерцает на дне смысловых колодцев и в горловинах смысловых столпов, существование которых в книге определено и композиционно, и композитивно, и эксплицитным / имплицитным контентом, и могучей познавательной интенцией, и – главным образом – поэзией. Поэзией книги цельной, связной, антропологически обусловленной, эвристической, энигматической, явно репродуктивной (конца поэме не видать) и полиинтерпретативной (многопонимаемой и понимаемой по-разному: жди теперь парадигму разнообразных оценок – от полного неприятия и недоумения до глубокого сочувствия