Культура поэзии. Статьи. Очерки. Эссе. Юрий Казарин

сosy) мир, сделать его и ментально и материально комфортным. В. Месяц, его книга – дискомфортна, как сама культура, порвавшая ныне с цивилизацией, производящей утюги. (В чем разница? – Грубо: европеец гладит утюгом рубаху, просто рубаху, – азиат же греет утюгом дух того, кто в ней побывал, улавливая субстратные запахи плоти, чувств, мыслей и души того, кто эту рубаху носил, и того, кто ее шил, и того, кто ее стирал).

      Книга В. Месяца – поэзия во всех ее (и не очень приглядных, «негламурных») проявлениях: это прежде всего поэзия духовности (от «дух» и «воздух», или – звук). Брутально звучащие имена в книге тотально фоносемантичны: в них и звукоподражание, и звукоизображение, и звукосимволизм. Они сначала пугают – потом завораживают, а затем будят тебя среди ночи: Норумбега, Но-Рум-Бе-Га, Нор-Ум-Бег-А, Нору-Мбе-Га, Но-Румб-Ега etc. Однако в процессе приятия книги ты начинаешь относиться к этой фоноэкзотике, к невероятному многообразию цитат, рассуждений, анализа, синтеза и мемуарно-мнемонического созерцания Той Пустоты, которая когда-то станет тобой, – так, будто ты если и не вернулся домой, то уж точно стал нежданным, «хуже татарина», гостем там, где когда-то ты был хозяином. Так экзотика (историческая, генетическая, философская, этнокультурная) становится дежавю. Поэтическим дежавю. Духовным: всё, я – дома…

      Книга В. Месяца поликонцептуальна. Для меня наиболее важными концептообразованиями оказываются три:

      1) Мы предали себя, забыв цель своего существования и потеряв пути истинного познания (актуальная концептосфера).

      2) Кровь помнит и знает все так же, как помнит и знает камень, кость, дерево, зверь, стихии (архетипическая концептосфера).

      3) Я способен вспомнить и воссоздать все, потому что я сам есть миф и реальность, слово и поэзия, жизнь и смерть, дух и любовь (Ментальная концептосфера).

      Эти три (и иные – их много) концептосферы объединяются в одну: поэзия; она всюду, и она больше всего на свете. Поэзия есть связь физического и метафизического (сверхфизического, предфизического, постфизического), или – поэзия интерфизична, как душа, сознание, язык и все, что порождается взаимосвязью этих сущностей. Мысль непростая. Ее могут оценить как эзотерическую. Какая разница? – слова здесь неточны и почти бесполезны.

      А. Тавров замечает, что «Норумбега» – переворот в современной поэзии. Вернее, во многом это вторжение поэзии в не-поэзию…». Если речь идет только о вербальном виде поэзии, то это, скорее всего, именно так. Но ежели вспомнить утверждение В. А. Жуковского о том, что Прекрасного нет, то есть его нет в мире вообще (и это при любой степени осмысленности последнего от «Принимаю тебя, принимаю» А. Блока до «На твой безумный мир / ответ один – отказ» М. Цветаевой). Думается, что Жуковский прав: и я думаю, что поэзия появляется там, где мы этого захотим. Поэзия не обязательно в ее языковом облачении и лингвистическом ограничении. Поэзия невербальная всюду: в мире, в мысли, в ощущении, в кинетике, в оптике, в звучании, в тишине и т. д. Поэзию все-таки