Журавли летят на юг. Игорь Райбан

готов к бою.

      Я – потому что здесь и сейчас не находилось места лжи или притворству, отстранению или возвышению, всем этим; Джоникам, Риккардам, Идущим Впереди, путникам, странникам, именам, прозвищам, отчествам и племенным тотемам.

      Я был наг душой и открыт рассудком для всего, что могло произойти со мной в здешнем раю.

      Не смешно ли? – оголенный боец в ратном снаряжении!

      Да смейтесь великим смехом!! Ведь я же Отступник!

      …трава хрустела под двойными подошвами латных сапог.

      Брызгала липким соком, ломкими стеблями корчилась за спиной.

      Трава была бессмертна: что значит истоптанная сотня—другая зеленых побегов для обширной луговины?

      Меньше, чем ничего.

      Трава знала о бессмертии, и я знал о бессмертии.

      Мы с травой знали о бессмертии всё, или почти всё.

      Я сдвинул набок ножны с альфангой, и полной грудью вдохнул пьянящий ветер, отличный от запретного вина лишь тем, что он был дозволен.

      Куда идти? Что делать, кого спрашивать? С кем биться и драться?

      О, гордый Люцифер, творец Отступника, неужели именно здесь тебя выели до сердцевины, выбросив в земной мир лишь пустую оболочку?!

      Деревья сомкнулись вокруг меня: ивы с ветвями—хлыстами, вековые карагачи, пирамиды кипарисов накалывали облака на острия макушек, красные листья аргавана соседствовали с серебристой подкладкой листвы сафеддоров.

      И пятнистой шкурой леопарда, земля стелилась к ногам нового владыки.

      Я шел, не разбирая дороги, держа ладонь на рукояти клинка.

      Легкий скрежет латной перчатки о костяные накладки рукояти, хруст травы под сапогами, звяканье наруча, когда он краем цеплял поясные бляхи – странная, противоестественная гармония царила в этом хаосе звуков!

      Трели птицы бормотушки – и скрежет, воркотня голубей – и хруст, шелест крон под ветром – и звяканье… суфийский напев бытия!

      Уж лучше бы меня ожидала тьма кромешная со скрежетом зубовным, мрак тысячи опасностей, чем этот волшебный Эдем, где волей—неволей приходится чувствовать себя захватчиком, не прошеным гостем, а он, как известно, хуже иблиса!

      Я наклонился и мимоходом сорвал нарцисс.

      Сунул было за ухо и, наткнувшись на шлем, устыдился.

      «Только раз в году нарциссы украшают грудь земли – а твоих очей нарциссы расцветают круглый год…»

      Воспоминание отрезвило, я бросил цветок в душистую тень олеандра и двинулся дальше.

      Без цели; без смысла.

      В метелках дикого овса, осыпая серую пыльцу, щеголями площади Мюристана бродили голуби. Ворковали, топорщили перья, терлись клювами в любовной игре. Ближе всех ко мне прохаживался крупный сизарь с алой полоской вокруг шеи, более всего похожей на коралловое ожерелье.

      – Мир!.. мрр—амр—мр… – кошачье пение издавал он, и все топтался на одном месте, отпрыгивая, возвращаясь, кося на меня влажной бусиной глаза.

      Я пригляделся.

      У лап голубя извивалась пестрая