Журавли летят на юг. Игорь Райбан

всем сразу.

      Тихо суетятся врачи, в белых полумасках, скрывающие их лица.

      Да они просто смешны, мать вашу…!

      Спасают они…. Просто смешно. Кого и от чего.

      От смерти?!

      Смерть приходить ко всем.

      И только бог дает временную отсрочку.

      Сатр Смотрящий на Вечность с Мардуком, вместе они наблюдают за мной исподтишка сверху.

      Проступая рисунком знакомых очертаний во прошлых видениях, через белый, опять же, потолок с нестерпимым светом слепящих плафонов.

      Что вам надо от меня? Ответьте? Черт побери!

      …. И снова улица ночная где-то в мегаполисе.

      Освещенная огнями тысячью реклам и мчащихся автомашин по навесным пролётам дорожных развязок.

      Я стою прямо посреди неё, этого огромного проспекта.

      Свет лазерного жара от бегущих экранов на стенах высоток бьет в глаза.

      Толпа, нет потоки, идут сквозь меня, безумных, одурманенных городом, людских особей.

      Я не понимаю их язык.

      Пытаюсь протиснуться наперекор, толкаюсь локтями, сшибаю кого-то, извини так надо, но все равно получается вязко, утопая в трясинной топи.

      И я чувствую, как трясина поглощает меня…

      Путник заснул сидя, и сейчас, упав набок, основательно треснулся головой о камень. От чего и проснулся и выругался матом.

      – Твою ж ты мать – еще раз повторил Идущий, потирая ушибленное место. – И приснится же такое!

      Солнце успело закатиться за вершину Нарыш—Тау, и снежная татарская чалма, которую гора носила с неизменным достоинством, была уже не розовой, – серо—лиловой она была и есть, и продолжала быстро темнеть.

      Сумерки стремительно падали на горы, или гору, серым саваном, обещая скорую ночь.

      Пора было идти, по зову сердца и долга. За всеми ответами.

      Путник тяжело вздохнул, встал и шагнул в кромешную тьму подземелья…

      Раз—Два—Три шага – и темнота сомкнулась вокруг.

      Беспределами.

      – Кто я… скажите мне, кто я?!

      – Выдающий—Себя—За—Пророка, улю-ль-азм рассуля; маленький Джоник, глупый сын своего рода, ветвь от дерева гордых обитателей севера…

      – Где я?! Где он, этот, который выдаёт себя за пророка?!

      Нет, и не слышно ясного ответа.

      Лишь хихикает махонько насмешник—невидимка:

      – В преддверии райских садов ада, в странной стране, дружище – а хуже места и не сыскать, хоть век сыщи, да не сыщешь!

      Тьма обступает, морочит, приникает тесными объятиями нелюбимой женою, на зубах хрустит противной мукой, а где-то неподалеку капли воды долбят темя вечности: иже, еси, на, небеси, отче, наш… ты, гроза, гроза всех богов…

      Капли? Воды?! Откуда…

      Встать на ноги труднее, чем пешком дойти до легендарной горы Кайлас.

      Поначалу приходится двигаться на четвереньках, по-собачьи, в кровь обдирая колени, а потом уже, когда боль становится обжигающим кнутом, рывком подымать себя и, выплевывая хриплый стон, тащиться в темноту. Невозможную, небывалую – темноту, где пахнет сыростью, а капли не смолкают,