Граждане неба. Путешествие к пустынникам Кавказких гор. Валентин Павлович Свенцицкий

то с иронией спросил о. Иларион.

      – Потому что одно другое исключает. Монастырь весь держится на послушании игумену и уставу. Пустынножительство – на религиозной свободе. Это – сторона внутренняя. А внешняя – раз монастырь, да еще «пустыннический» – значит, богомольцы, гостиницы для приезжающих, странноприимные дома и проч. Какое же тут безмолвие? Монастырь будет расти. Явятся послушники, монахи и совершенно поглотят горсть пустынников, которые приютятся вокруг него.

      – Я не сам, – перебил меня о. Иларион, – все хотели… Кто не хочет, может не жить…

      В лице его было что-то трусливое. И в то же время почти злое.

      Отец Иван сидел бледный, опустив голову. Я взглянул на него и невольно сказал:

      – Только знайте, о. Иларион: какой бы вы монастырь ни построили, всегда найдутся люди, которые будут уходить в пустыню. Сгонят их с этих гор – они подымутся выше.

      – Истинно так, – твердо сказал о. Иван.

      Отец Иларион и трусил чего-то, и злился, и решительно не знал, что сказать.

      – В этом монастыре, – сказал он, злобно косясь на о. Ивана, – будут жить только те пустынники, которым нечего богомольцев бояться, которые окончательно утвердились.

      Отец Иван весь так и вскинулся. Что-то на миг блеснуло в его лице. Горячо, прямо и смело он сказал:

      – А кто утвердился? Я скажу за себя: я всегда в колебании. Всегда борюсь с помыслом: верно ли избрал путь? Думаешь: не ошибся ли? Уйти с горы! Погибаешь здесь!.. И так будет до последнего часа.

      – Разве не бывает, что веришь? – опять не то с любопытством, не то с иронией спросил о. Иларион.

      – Бывает. Но никогда не можешь сказать, что не усомнишься.

      – Я так думаю, – видимо желая переменить разговор, начал о. Иларион, – коли Богу угодно – монастырь разрешат. Для пустынников некое великое дело будет: свой монастырь и покой…

      Мне тоже хотелось кончить разговор о монастыре, и я спросил в шутку:

      – А что, пустынники не разбегутся от меня, если я буду снимать их фотографическим аппаратом?

      Вопрос этот произвел самое различное действие.

      Отец Иван просто ответил:

      – По-моему, нет.

      А о. Иларион застыдился, законфузился, заерзал на месте и, как кокетливая провинциальная барышня, ответил жеманным вопросом:

      – Зачем вам?

      – И знать ни к чему, – резко перебил его о. Иван и, не дав мне ответить, встал.

      Нехотя встал за ним и о. Иларион.

      – Значит, завтра едем? – сказал я о. Ивану.

      – Едем. Бояться нечего. Утром дилижанс отходит часов в семь. До дилижанса пешком придется идти. Покойной ночи.

      Он поклонился поясным поклоном.

      Попрощался и о. Иларион и в дверях сказал:

      – Я тоже с вами поеду… Мне надо в Сухум, до первой станции нам по пути.

      Я молчал.

      Отец Иларион улыбнулся мне и затворил дверь.

      Но вечер этим не кончился.

      Меня ожидал совершенно неожиданный визит, многое разъяснивший мне.

      Поздно вечером, когда я уже совсем собрался спать, ко мне