На пути к истине (сборник). Фаниль Галеев

А со сцены доносится страстная, преисполненная гордой непокорности песня Земфиры:

      Старый муж, грозный муж,

      Режь меня, жги меня:

      Я тверда; не боюсь

      Ни ножа, ни огня…

      А вот уже и старый цыган грустно исповедуется перед обуреваемым ревностью Алеко:

      Ах, быстро молодость моя

      Звездой падучею мелькнула!

      Но ты, пора любви, минула

      Ещё быстрее: только год

      Меня любила Мариула…

      Шамсиев видит, как вдруг медленно опускается на грудь голова Борина, как бледнеет его лицо, как смотрит он на сцену уже исподлобья, отчуждённо и обречённо, тяжело и взволнованно дыша.

      Сидящий за его спиной замдиректора наклоняется, что-то шепчет ему на ухо.

      Борин отрицательно качает головой, приподнимает подбородок, пристально смотрит на сцену, пытаясь взять себя в руки, успокоиться.

      Но Шамсиев видит, точно, Борину уже плохо, он болен, и болезнь никак не хочет отпускать его из своих цепких объятий. Ещё Вахрамеев говорил о нём в кабинете: «Больной, беспомощный старик…»

      Интересно, чем же он болен? Может быть, напрасно вытащили из дома этого старца, заставили сидеть здесь, переживать и волноваться, обрекая на муки и страдания…

      Шамсиев всё смотрит на Борина и видит: он ещё крепится, старается не выдать своего внутреннего состояния, своих страданий, а там, на сцене, Алеко уже заносит нож над молодым цыганом, вонзает ему в грудь и смотрит безумными глазами на Земфиру, бросающую ему открыто и дерзко в лицо:

      Нет, полно, не боюсь тебя!

      Твои угрозы презираю,

      Твоё убийство проклинаю…

      Над её головой сверкает нож, слышится стон и – затем её последнее: «Умру любя…»

      Шамсиев видит, как Борин, бледный, поднимается с кресла, как замдиректора и подошедшая к нему молодая женщина берут старого режиссёра под руки и осторожно выводят его из зала.

      Зрители смотрят на них недоумевающее. На сцене – финальная картина. Но Шамсиев уже ничего не видит, теряясь в догадках. Неужели всё-таки Борин находится под бременем каких-то тяжких воспоминаний. Неужели он пережил личную трагедию, чью-то смерть? Но где, когда, при каких обстоятельствах? И имеет ли это какое-нибудь отношение к Аристовой?

      Дать ответы на все эти вопросы он пока ещё не мог. Но в одном был убеждён твёрдо: Борин не оставался равнодушен к тому, что происходило на сцене. Что-то сильно его расстроило, совершенно выбило из колеи. Но что?

      С Вахрамеевым они встретились наутро.

      Молодой следователь выглядел свежо и опрятно. В серых глазах его горел живой огонёк. Он был более мягок, раскован, чем в первый день их встречи.

      – Как вам наш театр? Постановка? – спросил он, выражая всем своим видом желание откровенно и основательно побеседовать с «важняком».

      – Спасибо. Театр что надо, – с благодарностью посмотрел на него Шамсиев. – Шикарный зрительный зал, интересная публика. Актёры