Острова и море. Эрнест Хемингуэй

сторону улицы, и дальше мы ехали мимо фонтана с бронзовыми конями, рыбками и русалками, потом спускались к скверу в окружении каштанов, где играли французские дети, а их няньки сидели на скамейках вдоль посыпанных гравием дорожек…

      – А налево – Эльзасская школа, – сказал Том-младший.

      – А направо – жилые дома…

      – Жилые дома и студии со стеклянными крышами, где работали художники, – эта улица шла вниз и налево и была довольно triste[11] от темных камней, ведь дома тянулись по ее теневой стороне.

      – А когда это было – осенью, весной или зимой? – спросил Томас Хадсон.

      – Поздней осенью.

      – Значит, было холодно, у тебя краснели щеки и нос, а мы катили дальше через железные ворота в верхней части Люксембургского сада, спускались к озеру, огибали его, потом поворачивали направо – к фонтану Медичи и скульптурам, и выходили из ворот к театру «Одеон» и, пройдя пару переулков, оказывались на бульваре Сен-Мишель…

      – Буль Миш…

      – И по Буль Миш мимо Клюни…

      – Справа от нас…

      – Темного, мрачного, и по бульвару Сен-Жермен…

      – Самая интересная улица, и движение на ней было большое. Странно, тогда все казалось таким волнующим и опасным. А дальше мы шли по улице Рен, проходили кафе «Две Макаки» и перекресток у «Липпа», и там всегда было спокойно. Почему, папа?

      – Не знаю, Shatz.

      – Хотелось бы услышать что-нибудь кроме названий улиц, – сказал Эндрю. – Я уже устал от этих названий, тем более что в этом городе я никогда не был. Неужели ничего там с вами не случалось?

      – Расскажи о каком-нибудь случае, папа, – попросил Том-младший. – Об улицах мы поговорим с тобой наедине.

      – Ничего особенного тогда не случалось, – сказал Томас Хадсон. – Мы доходили до площади Сен-Мишель и садились на веранде кафе, твой папа рисовал, пил кофе со сливками, а тебе приносили пиво.

      – Я что, любил пиво?

      – Ты был большой любитель пива. Но за едой предпочитал воду с капелькой красного вина.

      – Помню. L’eau rougie[12].

      – Exactement[13], – сказал Томас Хадсон. – Ты лихо управлялся с l’eau rougie, но и от пива не отказывался.

      – А в Австрии я помню, как катался на санках, помню нашу собаку Шнауца и снег.

      – А помнишь, как мы справляли там Рождество?

      – Нет, не помню. Только тебя, снег, нашу собаку Шнауц и мою няню. Она была очень красивая. Еще помню маму на лыжах, она тоже была красивая. Помню, как вы с мамой едете на лыжах через фруктовый сад. Не знаю, где это было. Но хорошо помню Люксембургский сад. Помню лодки днем на озере и недалеко фонтан в окружении деревьев. Тропинки там были посыпаны гравием, а когда мы шли к Дворцу – на нем еще высоко висели часы, – мужчины слева в стороне играли в боулинг. Осенью деревья сбрасывали листву, я помню голые деревья и сухие листья на дорожках. Больше всего мне нравится вспоминать осень.

      – А почему? – спросил Дэвид.

      – По многим причинам. Нравилось, как осенью пахнет, нравились карнавалы и то, что камешки наверху сухие, а под ними мокро, и как ветер гонит лодки, и как он срывает с деревьев

11

Темной, мрачной (фр.).

12

Кислая вода (фр.).

13

Точно (фр.).