Президент не может умереть. Владимир Гриньков

во мне. Знаешь, бывает ощущение, что ничего уже не исправить. Мне вот уже за сорок – и что? Все эти годы – псу под хвост. Я – никто. Понимаешь? Просто никто, пустое место.

      – Брось, – поморщился Уланов. – Через это, по-моему, все проходят. Сорок – критический возраст. Оглядываешься по сторонам, пытаешься итоги подбить – и начинает казаться, что все время шел куда-то не туда, впереди – тупик, и никакой радости. Ты оглянись…

      – Я уже оглянулся, и тошно мне стало.

      – Ты что-то решил?

      – Уеду, пропади оно все пропадом.

      – Домой?

      – Да.

      – Что ж, – Уланов пожал плечами, отвернулся, носком тяжелого ботинка ковырнул суглинок.

      Внизу, на склоне, Онуфриев с Баграевым копошились над телами животных.

      – Разве не лучше охотиться днем? – спросил Хомутов.

      – Нет, не лучше. Днем тураны бросаются врассыпную. А ночью бегут кучно, держатся в луче, – пояснил Уланов и сразу, без всякого перехода, спросил: – А Люда? Она с тобой?

      – Откуда я знаю?

      Больше они на эту тему не говорили.

      Хомутов пошел помочь спутникам. Онуфриев яростно рубил головы злополучным туранам, весь перемазанный кровью.

      – Варвары, – буркнул Хомутов. – Хотя бы мясо брали…

      – Не годится, – ответил Баграев. – Жесткое, как подошва. И козлом разит. Его сутки вываривать надо.

      Головы, управившись, побросали в вертолет.

      Снова пришел малый в кожанке, задребезжал недовольно:

      – Вы чего возитесь? Утро скоро.

      – А тебе невтерпеж? – хмуро спросил Уланов. – Пострелять охота?

      – Ага, – ухмыльнулся малый. – Есть такое дело.

      – Не надоело?

      – Не-а.

      Уланов поднялся в кабину, зло хрястнул дверцей.

      – Двинули, – сказал Онуфриев.

      Вертолеты оторвались от склона, заскользили вниз. Тот, который пилотировал летчик в кожанке, вырвался вперед и врубил прожектор, как это делал Уланов. Семью туранов он нащупал минут через двадцать, опустился ниже, и внезапно от вертолета к испуганному стаду протянулись огненные нити.

      – Пушка, – крикнул на ухо Хомутову Онуфриев. – Фарш делает.

      – Зачем?

      – Просто. Кайф у него такой.

      Расстреляв боезапас, вертолет сыто отвалил в сторону, пропуская машину Уланова вперед.

      Над горами уже розовело. Все, кроме пилотов, спали, утомленные охотой. Когда их вертолет пошел на посадку, Хомутов открыл глаза и увидел солнце – переход из ночи в день был таким неожиданным, что он непроизвольно зажмурился.

      Их уже поджидал грузовик. Они побросали тураньи головы в кузов, потом Хомутов подошел к Уланову, взял его за локоть.

      – Спасибо. Заходи завтра ко мне, посидим.

      – Не могу. С сего числа мы на особом режиме. Круглосуточное дежурство у машин. Большой босс прилетает. Ты, поди, тоже слышал?

      – А то, – кивнул Хомутов.

18

      Самый большой стресс в своей жизни шеф госбезопасности испытал, будучи в ранге посла СССР в Венгрии. Тогда, в пятьдесят шестом, все началось с митингов