Последняя почка Наполеона. Григорий Александрович Шепелев

телефон, она пришла в ужас.

      – Ой! Почти девять! А у меня еще ученик! Потом – репетиция! Если я опоздаю, меня убьют! Ведь там без меня никак!

      С этими словами она вскочила и устремилась в комнату, на бегу снимая футболку с портретом Дайаны Росс, в которой спала. Таня вновь уселась за свой планшет. Сообщений было не разгрести. Из комнаты, между тем, доносилось ойканье вперемешку с матом и быстрым топотом голых пяток. Можно было подумать – Верка не одевается там, а бегает от зверька, который ее кусает. Но вдруг она появилась совсем одетая и накрашенная вполне аккуратно. Взяв со стола телефон, спросила:

      – А почему вы не приглашаете их к себе на эфир?

      – На эфир? Кого?

      – Ну, этих, смешных девчонок.

      – С ума сошла?

      Вновь покинув кухню, Верка уселась на табуретку, которая возвышалась среди рядов ее и Таниной обуви.

      – Что надеть? Что же мне надеть? Танюха, там сколько градусов?

      – Минус пять.

      – Да что за дерьмо? Конец января, и все минус пять! Надену ботинки.

      Таня уже бесилась. А ее гостья, осуществляя свое намерение, опять привязалась к ней с явной глупостью.

      – Слушай, Танька! А олигарх, который несколько лет назад поднял хай на Путина, и которого посадили чуть ли не на всю жизнь – он к вам приходил?

      – Хордаковский? Да. Но я еще в институте тогда училась.

      – Ясно. А знаешь, я почему спросила? У нас в театре вот как раз в те самые годы работала одна девка, которая близко знала любовницу Хордаковского. Они вместе жили.

      – Она жила с любовницей Хордаковского?

      – Не в том смысле! А может, в том, я не знаю. Она у нас убиралась. Я с ней дружила чуть-чуть. Ее звали Света. Да что же это такое, мать твою?

      Сняв ботинок, скрипачка стала расправлять стельку.

      – А ту, вторую, как звали? – спросила Таня, откладывая планшет.

      – Любовницу Хордаковского? Ее звали Рита.

      – Дроздова?

      – Да.

      – И ты с ней общалась?

      – Да, но не близко. А три девчонки у нас с ней крепко сдружились. Одна из них работала в ее баре, ведь у нее был бар, "Три товарища".

      Таня быстро вышла в прихожую. На лице скрипачки была досада. Она по-новой засовывала шнурок в ботинок – один конец был чересчур короток.

      – Как могла любовница Хордаковского жить с какой-то уборщицей? – подлила бензина в огонь ее злости Таня. – Ведь это бред!

      – Да что ты орешь? Ей было на все плевать! Как этим твоим панк-рокершам! С кем хотела, с тем и жила! Ой! … в рот!

      Шнурок, в одном месте почти на всю свою толщину перетертый, лопнул. Это спровоцировало истерику, поток слез, шквал мата. Во всем была обвинена Таня. Тут очень вовремя позвонил в дверь Женька – ее приятель, фотограф журнала "Деньги". Она открыла. Застав подругу в компании горбоносой, беснующейся, растрепанной психопатки, он на минуту остолбенел, а потом помог ее успокоить, найти шнурок, вдеть его, натянуть ботинок, брошенный в Таню, и выпроводить скрипачку вместе со скрипкой. Чуть отдышавшись, Танечка накормила его овсянкой и в двух словах рассказала, кое о чем,