Авось, Небось и Кабы (сборник). Лев Кожевников

говорит Горошинка, – я научу тебя этой песенке. Если ты будешь её напевать, ты больше не сможешь быть злым. Это очень добрая, хорошая песенка.

      Стали они слова разучивать и мелодию. Сначала у Людоеда ничего не выходило: у Горошинки голосок серебряный, чистый, ручейком журчит по камушкам, а у него, будто железом по железу… скрежет один, и только! Долго сидели, всю ночь разучивали, но распелись, наконец. И так складно поют… заслушаешься!

      Вдруг Горошинка расплакалась. Горько-горько. Людоед уж и так и эдак к ней. В глаза-то заглянет, по головке погладит. Ничего понять не может.

      – Я, это… обидел тебя?

      Горошинка головой покачала. Сама горше того плачет.

      – Думаешь, я хочу тебя съесть снова? Да я… я лучше собственные уши съем! Клянусь!

      Тут Горошинка про бабушку с дедушкой ему рассказала. Наверно, потеряли её… Они такие старенькие, им очень плохо. Ни дров, ни муки нет. И печь три дня не топлена. Голодные сидят.

      Жалко Людоеду с доброй девочкой расставаться, но и держать в пещере силой совесть не позволяет.

      – Возвращайся домой тогда. Я тебя отпускаю, – говорит.

      Снова Горошинка головой качает.

      – Я дороги обратно не знаю. Ты же меня в мешке принёс.

      – Не велика беда. Я тебя провожу. Если хочешь, конечно?

      Обрадовалась Горошинка, запрыгала, в ладошки хлопает.

      – Как здорово! А я… я приглашаю тебя к нам в гости!

      Людоед ушам своим не поверил. Чтобы его кто-нибудь когда-нибудь хотя бы раз пригласил в гости?! Сроду такого не бывало. Переспрашивает:

      – Меня? В гости?!

      Смеётся Горошинка.

      – Ты же хороший, правда? Ты никому больше плохо не сделаешь?

      – Да я… я сейчас… я мигом соберусь!

      Забегал Людоед по пещере из угла в угол, за что схватиться не знает. Стащил со стола скатерть-самобранку, в карман засунул. И пистолеты за пояс. Горошинка так руками и замахала.

      – Нет, нет! Пистолеты не надо. И нож не надо!

      Людоед спохватился, по лбу себя хлопнул.

      – Это я по привычке… Я их сожгу, раз и навсегда!

      Швырнул пистолеты в очаг, да прямо в огонь. И нож туда же. Раз за разом два выстрела… будто из пушки грохнуло. Горошинка уши пальчиками закрыла, а по пещере сажа с пеплом во все стороны разлетелись. Дым повалил.

      – Всё. Больше они не выстрелят!

      4

      Ждали старик со старухой, ждали, а Горошинки всё нет и нет. Старик и в поле-то сбегал, да только зря. Насилу ноги обратно приволок.

      – Охо-хо! Запропала куда-то наша внученька. Вон и солнышко уже закатилось. Как бы не заплутала где потемну?

      Воротилась старуха в избу. Толкает старого в бок.

      – Эй, дед? Ты чего это в темноте вечеряешь[31]? Хотя бы лампу засветил, что ли?

      Поднялся старый с лежанки, принёс керосиновую лампу и фитиль поджёг. Грустные оба. Вздыхают. Так всю ночь и просидели, без сна… А Людоед с Горошинкой только-только из лесу вышли. У Людоеда на спине целый воз дров, да воз снопов с поля набрал. Тащит, даже не запыхался. Снопы – в овин, а дрова во дворе свалил. Возле дровяника

31

Вечерять – то же, что ужинать.