Дело, которому ты служишь. Юрий Герман

заревел и маленький Женька.

      – Я не для себя, – угрюмо произнес Родион Мефодиевич. – Я от себя и от тебя. Реквизировать надобно, а не продавать потихоньку.

      Алевтина зарыдала громче. Так рыдать она научилась от супруги Гоголева – Виктории Львовны. И Женька вторил ей во всю свою маленькую силу, но довольно-таки пронзительно. И все же Степанов произвел реквизицию по всем правилам. Мусоля химический карандаш, написал список «буржуазных излишков бывшего гражданина Гоголева» и сургучной печатью, принадлежавшей Борису Виссарионовичу, его же сургучом опечатал все сундуки, кофры, шкафы, кладовки и тайники.

      – Сумасшедший вы какой-то! – произнесла Алевтина, все еще всхлипывая. – Могли бы пользоваться и пользоваться!

      – Я не сумасшедший, а революционный моряк! – наставительно произнес Родион. – Мы вашего Николашку не для того свергли, чтобы самим пользоваться втихую. Мы его ради всего народа свергали… А люстру я, между прочим, записал как проданную в целях поправления моего от тифа.

      Реквизиция и вопли Алевтины утомили Степанова, и он лег. В этот вечер она почему-то рассказала ему свою жизнь. Он слушал молча, лежа на диване, закинув могучие руки за голову. Глаза его были полузакрыты.

      – Так по щекам и хлестала? – спросил Родион вдруг.

      – Хлестала! – кусая губы, кивнула Алевтина.

      – Сколько ж тебе лет было?

      – Шестнадцать не исполнилось.

      – Паразиты, суки, в Господа Бога, – сказал Родион.

      – Чего ж вы ругаетесь?

      – Жалею вас, потому и ругаюсь.

      Погодя он спросил:

      – Женька чей?

      – Приходил тут один самокатчик, унтер, хорошенький такой… – опять всхлипнула Алевтина.

      – Не реви. И куда делся?

      – А кто его знает.

      – Сказано, не реви! Теперь жизнь новая открылась. Учиться тебе надо. На любую должность выйдешь самостоятельно.

      – Я ж малограмотная!

      – А я кто?

      – Ну и будешь как есть – темный матрос.

      Родион Мефодиевич не обиделся, а улыбнулся в сумерках и сказал:

      – Вот и врешь, Аля! Темные матросы пролетарской революции не нужны. Вот управимся с гидрой – пойду учиться.

      Алевтина посмотрела на Степанова украдкой, сбоку и подивилась той могучей, ни в чем не сокрушимой уверенности, которая исходила от него. А он говорил негромко, глядя на лепной потолок кабинета присяжного поверенного Гоголева:

      – Пришел я на флот, верно, темным мужиком с самых вознесенских лесов, слышала про такие? Отец у меня совсем неграмотный. Дослужился до инструктора-минера, потом разжаловали на «Петропавловск» до матроса второй статьи. Голова варила. На «Авроре» был, когда по Зимнему дворцу ударили…

      – Ты по Зимнему палил? – ужаснулась Алевтина.

      – Другие палили. А мы, правда, холостым разок. Мне та честь не досталась, – с улыбкой сказал Степанов. – Но все же на «Авроре» службу нес…

      И взял Алевтину за руку.

      Она покорно и тихо наклонилась к нему. Он отвернулся и попросил:

      – Отсядь, Аля, подальше.