Дело, которому ты служишь. Юрий Герман

мелькала ее красная в горохах юбка. Никогда она не канючила, не ревела, не ныла, всегда с готовностью подчинялась, и всегда радостно-изумленным был взор ее широко открытых, сверкающих глаз…

      Зимой Варвара училась в кронштадтской школе, и это тоже было счастливое для Степанова время. Вечерами они ходили вместе в кино, вдвоем ездили в Ленинград, в театр, с Вариными подругами он занимался десятичными дробями и вместе с ними решал задачи с цибиками и бассейнами. А потом Варвара сидела за самоваром и разливала чай, Степанов же думал тщеславно и почти вслух: «Эка у меня дочка уродилась! Эка Варвара Степанова! Поищи еще такую на свете!»

      К весне умерла старуха боцманша, и Степанову надо было идти в плавание. Весь корабль провожал Варю. Вся опухшая от слез, едва передвигая ноги, она закидывала свои тонкие руки за шеи всех краснофлотцев и командиров, мягкими детскими губами касалась грубых, обветренных щек и приглашала:

      – Приезжай к нам, дядя Миша, у нас тоже река хорошая.

      Или:

      – Приезжай к нам, дядя Петя, честное пионерское, приезжай!

      Или еще:

      – Дядя Костя, ну приезжай же после демобилизации насовсем…

      Зимой Степанов поехал к своей семье. В этот дом он вошел чужим человеком. Женька, лежа на диване, читал толстую книгу с картинками, на голове сына была сетка. В другой комнате так же сильно пахло духами, как в хате Нестора Махно. Валентина Андреевна была в театре, Варвара – у подруги. Женька потянулся, спросил:

      – Ну, что нового, папа?

      – Ничего особенного! – ответил Степанов. – А ты что читаешь?

      – «Нива» за 1894 год, – сказал Евгений. – Скукотища!

      – Зачем же ты читаешь, если скукотища?

      – А чего делать?

      Попозже пришла Валентина Андреевна, розовая, похорошевшая, в меховой шубе, сказала иронически:

      – О, пожаловал, великий мореход! Какое счастье!

      Теперь она научилась говорить ироническим тоном.

      Чай пили из какого-то особенного чайника, сыр был нарезан очень тонко, колбаса совсем прозрачно, и никто не спросил у Родиона Мефодиевича, не хочет ли он пообедать, не подать ли ему с дороги, с мороза и устатку рюмку водки, не изжарить ли добрую вишню.

      – Кстати, я тебе не писала об этом, – сказала жена, – ты ведь изволишь Варваре показывать все мои письма, но она стала совершенно невыносима. Вечно пропадает среди своих пионеров, поет грубые песни, на мои замечание не реа-реге… рео…

      – Ты хочешь сказать: не реагирует? – спросил Степанов.

      – Совершенно! – с раздражением произнесла Валентина. – И вообще она слишком, слишком советская.

      Родион Мефодиевич нахмурился, на скулах его выступили красные пятна.

      – Это как же понять?

      – А очень просто!

      – Объясни, если просто.

      – Да ну, глупа как пробка! – раскачиваясь на стуле, сказал Евгений. – И мнит о себе слишком много.

      Родион Мефодиевич вместо двух недель пробыл дома три дня. Все эти три дня он провел с Варварой, ходил с ней на