При свете зарниц (сборник). Аяз Гилязов

Я уже забыла, как разговаривать с тобой… Не обижайся!

      Она замолчала.

      – Что же это получается?

      Шамсегаян не ответила. Рукой указала Мирвали место около себя на кровати.

      – Сядь-ка вот сюда… Поближе подвинься… С тех пор как я захворала, ты и не подходил ко мне. Очень я исхудала?… Из вагона и то чужие люди вытащили…

      – Опять ты считаешься обидами?

      Шамсегаян будто не расслышала.

      – Мирвали! – мягко окликнула она его. – Моя последняя воля. Отвезёшь меня в Карачурово и там похоронишь.

      – В Карачурово? – переспросил Мирвали испуганно.

      – Да. Хватит, довольно намыкались, шатаючись по свету! И откуда у человека столько терпения берётся?

      – И что ты надрываешь моё сердце пустыми разговорами!.. Выглядишь ты совсем хорошо. Вот поправишься, станешь на ноги… Я-то пришёл было к тебе, чтобы совсем о другом потолковать.

      – О чём это, Мирвали? – спросила Шамсегаян, насторожившись.

      Он немного подумал и решил не говорить.

      – Потом, как поправишься.

      Шамсегаян, усмехнувшись, покачала головой и повторила:

      – Довези до Карачурова! И сам там оставайся.

      – Я?…

      – Земляки потеснятся, приютят… Расскажешь им обо мне. Смотри же, не забудь, не поленись. Наверно, кое-кто помнит ещё… Хотя воды-то много утекло… Тридцать лет! Это же целая жизнь, а, Мирвали?… Народились и выросли новые люди. А мы с тобою их ине видели… Тридцать лет!

      – Да-а…

      Раздался осторожный стук. Мирвали обернулся. Дверь слегка приотворилась. В просвете горели огромные глаза девушки.

      – Не уходи, посиди ещё, – сказала Шамсегаян.

      Мирвали кивнул девушке и посмотрел на жену. Как бы ища опору, она сжала руку мужу и подвинулась к нему.

      – На кладбище, ближе к Дубовой улице, есть берёзка. Она растёт в уголке, обнявшись с сосной… Высокая сосна! Если не будут против, похорони меня там. Когда жили в Карачурове, как поженились мы, я всё заглядывалась на них… Растёт берёзка себе, прижавшись к большой сосне… Казалось, и мы так будем жить.

      – Врач-то что сказал? – Мирвали вздохнул и расстегнул ворот рубахи.

      – Что ему говорить? Он-то старается. Утешает. Заставил принять лекарство, сделал уколы… Не тело, а душу мне надо лечить!.. Скоро, говорят, настанет такое время, когда ничто не будет терзать человеку душу. Кто знает. Не смогла вернуться в Карачурово на своих ногах и поклониться землякам. Ушли не попрощавшись. Тёмной ночью, тайком, словно волки. Не диво, что душа изболелась…

      В дверь снова постучали.

      – Побудь ещё, – опять попросила Шамсегаян.

      – Это очень уж давние дела, – сказал Мирвали, недоумевая.

      – Да, давние! Поэтому ты возвращайся, искупи наш грех: зайди ко всем родичам, ко всем землякам и передай поклон от меня. Скажи, что очень стосковалась! Подарки в чемодане. Сам смотри, кому что… Не забудь о ребятишках!.. Мирвали, отодвинь-ка занавеску!

      Он поднялся, потянул занавеску в сторону, тонкая ткань, прикреплённая