Дом с шести до полуночи. Мария Фомальгаут

ворота не годятся, я ему говорю, убери убийство, а он у двери встал, руки трясутся…

      – А-а-а, с-спасибо… подумаю…

      – А то такой парень смышленый, и в слугах пропадает…

      Возвращаюсь домой, только на кухне чувствую, как пробирает мелкая дрожь. Оглядываюсь на кухарку, ожидаю трепку, трепка не начинается, кухарка спешит ко мне, замерз, бедный, наливает мне говяжий суп – догадываюсь, что дворецкий с ней поговорил…

      – А теперь… никто не умрет?

      Смотрю на кухаркину дочурку, сидит в уголке, смотрит на меня огромными глазешками:

      – А теперь… никто не умрет?

      Меня передергивает:

      – Ну что такое говоришь, малява… все хорошо будет, с чего нам умирать…

      – …а убийство…

      – …а нет уже никакого убийства.

      – Нет-нет?

      – Нет-нет, что ты…

      – Ну что, парни… убийство.

      Смотрю на начальника полиции, что-то подсказывает мне, что дело серьезное.

      – И… где?

      – Флит-стрит восемьдесят восемь. На перекрестке.

      – Уже седьмое за неделю, – вырывается у меня, – откуда их… столько?

      – Похоже, поналетели из теплых краев, – говорит Винстон, похоже, просто так, чтобы что-то сказать.

      – А может, с севера, – добавляет кто-то.

      Шеф хмуро смотрит на нас, – спохватываемся, покорно идем к указанному перекрестку. Идем все разом, кто знает, какое убийство окажется на этот раз. А в прошлую пятницу мы все всемером не могли сдвинуть эту огромную тушу.

      – А что… что делать будем? – спрашивает молоденький юнец, он здесь первый день.

      Пожимаю плечами:

      – Убийство уберем, что же еще.

      – А оно нас… оно нас не съест?

      – Что ты, они же не двигаются…

      – А не укусит?

      – Да не укусит, не укусит, не бойтесь…

      – А то меня собака так цапнула, когда во двор чужой залез…

      Тихонько думаю про себя, чего ты вообще в чужой двор полез, кто тебя туда звал, за яблоками полез по молодости, не иначе. Ладно, все мы такие были, я тоже был не сахар…

      Задумываюсь, почти спотыкаюсь об убийство, убийство слабо фыркает, – это новенькое что-то, раньше никогда убийство не фыркало, не дышало, не…

      Черт.

      Хватаем убийство – впятером, тащим по улице, прохожие в ужасе шарахаются в стороны, кто-то испуганно крестится. Когда мы добираемся до шахты, начинаю чувствовать, как отваливаются руки. Что-то настораживает возле шахты, что-то, что-то, что-то… не сразу понимаю, что слышу со дна шахты утробный рокот…

      – Чего встали, парни… сбрасываем!

      Это шеф.

      Сбрасываем убийство, оно падает во тьму, переворачивается на лету, сверкает глазами, хочет уцепиться за края, не уцепывается… не цепляется… не…

      Утробный рокот усиливается.

      – Ну, все… пойдемте, чего тут мерзнуть… на ветру.

      Уходим к городу, к живительному свету фонарей и теплу окон, откуда доносятся аппетитные запахи. Утробный гул сзади усиливается, стараюсь не слышать,