Первый субботник (сборник). Владимир Сорокин

Выражался. О заводе нехорошо говорил…

      – Эт что я нехорошего-то говорил?

      – Не перебивай, Пискунов! Тебя не спрашивают.

      – А чего он врет-то?

      – Я не вру. Он говорил, что все у нас плохо, платят мало. Купить, говорил, нечего, пойти некуда.

      – Еще бы! Он ведь, кроме винного магазина, никуда не ходит! А кроме пол-литры, ничего не покупает.

      – Эт почему ж я не хожу-то?

      – Потому! Потому что алкоголик ты! Аморальный человек! – тряхнула головой Звягинцева.

      Черногаев продолжал:

      – А еще он говорил, что вот на заводе все плохо, купить нечего, еда плохая. Поэтому, говорит, и работать не хочется.

      Все молчаливо уставились на Пискунова.

      – Да как же… да как же у тебя язык повернулся сказать такое?! – Уборщица встала со своего места, подошла к сцене. – Да как тебе не совестно-то?! Да как же ты, как ты посмел-то! А?! Ты… ты… – Ее руки прижались к груди. – Да кто ж тебя вырастил?! Кто воспитал, кто обучал бесплатно?! Да мы в войну хлеб с опилками ели, ночами работали, чтоб ты вот в этой рубашке ходил, ел сладко да забот не знал! Как же ты так?! А?!

      – Плюешь, Пискунов, в тот же колодец, из которого сам пьешь! – вставил Хохлов.

      – И другие пьют, – добавила Симакова. – На всех плюешь. На бригаду, на завод, на Родину. Смотри, Пискунов, – она постучала пальцем по столу, – проплюешься!

      – Проплюешься!

      – Ишь, плохо ему! Работать надо, вот и будет хорошо! А лентяю и пьянице везде плохо.

      – А таким людям везде плохо. Такого в коммунизм впусти – ему и там не по душе придется.

      – Да. Гнилой ты человек, Пискунов.

      – Ты комсомолец?

      – Нет. – Витька тоскливо смотрел на портрет.

      – И вступать не думаешь?

      – Да поздно. Двадцать пять…

      – Таким в комсомоле делать нечего.

      – Точно! Таким вообще не место среди рабочего класса.

      – Третий раз вызывают его на завком, и все как с гуся вода! Вырастили смену себе, нечего сказать! А все мягкотелость наша. Воспитываем все!

      – Действительно, Оксана Павловна. – Звягинцева повернулась к Симаковой. – Что же это такое?! Мы ж не шарашкина контора, а завком! Значит, опять послушает он нас, послушает, выйдет, сплюнет в уголок, а завтра снова в одиннадцать – за бутылкой? Мы же завком! Заводской комитет профсоюза, товарищи! Профсоюзы – это кузница коммунизма! Это ведь Ленин сказал! Так почему же мы так мягки с ними, с ними вот?!

      – И правда! Пора наконец перестать лояльничать с ними! – вставил Старухин. – В конце концов у нас производство, советское производство! И мы несем ответственность за эффективность нашего завода перед Родиной! Сняли с него прогрессивку – мало! Сняли тринадцатую зарплату – мало! Увольнять нельзя – значит, надо искать какие-то новые меры! И не гуманничать! А то догуманничаемся!

      – Правильно, Оксана Павловна, с такими, как Пискунов, надо бороться. Бороться решительно! Что с ними цацкаться?!

      – Ему ведь наши нотации – как мертвому припарки.

      – Ну