Чардаш смерти. Т. О. Беспалова

с почвой и теперь опирались на шаткую, малой площади поверхность. Неловкое движение – и ты упадёшь или повиснешь. Она опасалась шевельнуться – сейчас самое главное не потерять равновесие. Напитанный зноем сквозняк овевал её тело. Значит, она, скорее всего, находится под открытым небом. Человеческие голоса звучали совсем рядом, но они доносились откуда-то снизу. Надо открыть глаза и осмотреться. Необходимо понять, что происходит. Но голова бессовестно кружится, будто она всю первую половину субботнего дня каталась в городском парке на карусели. Дурнота мешает телу сохранять вертикальное положение. Хочется прилечь. Однако опаска пусть неопытной, но разведчицы, мешает осуществить желаемое. Пытаясь совладать с собой и получить хоть какую-то информацию, она прислушивается к голосам.

      – А теперь как она видит нас?

      – Да она вовсе ничего не видит. Глаза зажмурила. Эй, девка! Как там тебя? Анюта? Ну-ка открой глаза!

      – Надень ей на голову мешок, – третий голос прозвучал издалека и, несомненно, принадлежал Колдуну.

      – Она боится увидеть чудищ, – сказал первый голос. – Колдун морочит людей, и они вместо нас настоящих видят…

      – Кого? – спросил второй.

      – Всадников апокалиса.

      – Апокалипсиса, скотина. А-по-ка-лип-си-са!!! Понял?

      Анюта открыла глаза. Она действительно стояла на помосте и даже выше, на шаткой, кое-как сколоченной табуретке. Низенький человечек с тонкими, бесцветными чертами лица, придерживал табуретку ногой, чтобы не опрокинулась раньше времени. Совсем недавно, поздней ночью, Колдун опять поил её чем-то горьким, и она с удовольствием пила. Она смотрела на пыльную площадь городишки сквозь марево дурнотного тумана. Купол церкви, флаг со свастикой над двухэтажным зданием дореволюционной постройки – все городишки этой местности похожи один на другого, как братья-близнецы. Наверное, в здании под свастикой до войны находился горсовет. Несколько уличек вливались в продолговатое озеро площади. По уличкам чахлыми струйками тёк народишко. Тут и там сновали люди в черной униформе и картузах. Точно такие картузы носили и подручные Колдуна.

      – Погоди, Голод. Господин комендант распорядился согнать побольше народу, – голос Колдуна всё ещё доносился откуда-то снизу.

      Анюта подняла руки и уставилась на свои пальцы. Вроде бы все на месте. Тогда она потрогала грудь – всё в порядке. Её даже одели в чью-то полотняную, пахнущую клопами, рубаху. Если б пальцы или груди стали отрезать, неужто она не почувствовала бы? Припоминались занятия в разведшколе. Там майор НКВД втолковывал им о пытках в гитлеровских застенках. О замороженных до смерти, об отнятых пальцах и грудях, об ужасе перед казнью. Но по такой жаре до смерти не заморозишь. Ни боли, ни ужаса она не чувствует. В какой-то старой, ещё дореволюционного издания, книжке она читала, что в последние минуты перед отходом в мир иной вся земная жизнь походит перед мысленным взором. Но её головушка странно пуста. Сейчас она плохо помнит и учение, и лица родителей. Так жарко, так горько во рту! Поскорей бы уж и умереть, отойти в иной мир… Нет! Она комсомолка и не верит поповским