Перекрёстки детства, или Жук в лабиринте. Альберт Светлов

себя чувствовать, меня тошнило, была постоянная слабость, есть совсем не хотелось. Обращения в больницу ничего почти не давали, дело дошло до того, что я перестал ходить, так ослаб, и бабушка Анна катала меня на детской колясочке по окрестным улицам, показывала суетящихся возле заборов куриц, петухов с разноцветными хвостами, но я почти не воспринимал её рассказы, всё виделось, как в дымке. И с каждым днём мне становилось хуже и хуже. Отец, видя такое положение вещей, плюнул на местных терапевтов, вытребовал у них направление в город, и на служебной машине отвёз меня в детскую поликлинику. Несколько дней я пролежал под капельницей после чего моё состояние заметно улучшилось. В сентябре я уже вернулся домой. Сейчас-то я понимаю, что, не вмешайся тогда отец, то история эта вполне могла закончиться моей смертью, но в то время я, конечно, не осознавал всей серьёзности положения, мне просто всё время хотелось спать, одолевавшая слабость путала мысли и умереть я совсем не боялся, не понимая ещё, что же это такое-умереть, не быть. Дети и глубокие старики не боятся смерти и не замечают, что она всегда рядом.

      Из образов того времени, связанных с отцом, сохранилось ещё несколько. Запомнилось, например, как мы с братом, которому исполнился год, а мне, так и вообще уже целых четыре, будили отца на работу. Он служил в милиции в звании старшего сержанта, поступив на эту работу сразу по возвращения со службы в армии. К работе своей отец относился не очень ответственно, и поутру не особо спешил осчастливить дежурку своим присутствием.

      – Нужен буду-придут, – так он говаривал, поутру натягивая на голову одеяло.

      И тогда бабушка Анна и мама как последний довод, выпускали нас, подводя к его кровати и объясняя:

      – Папе пора на работу, давайте будите его!

      Мы начинали толкать ручонками отца, скрывающегося под одеялом и приговаривать:

      – Папа, няй (вставай)!

      Тогда из-под одеяла показывалась лохматая улыбавшаяся физиономия отца, он клал широкие тяжёлые ладони нам на плечи, сначала мне, потом брату, проводил ими по нашим голове и лицу, притягивал к себе, а затем потягивался и произносил довольно щурясь:

      – Ладно, сейчас встану.

      Об это ритуале подъёма папы на работу мама и бабушка Аня впоследствии так много рассказывали, в деталях повторяя всё, о чём я сейчас поведал, что порой у меня появляются сомнения, происходило ли это на самом деле, или всё-таки является лишь аберрацией памяти, услужливо воплощающей чужие, много раз повторённые слова в привычные мне образы.

      А вот в реальности следующего эпизода у меня нет никаких сомнений, ибо наиболее чётко в памяти оседают случаи, связанные в болью или глубоким эмоциональным переживанием. Папа частенько приводил друзей с работы, они курили на кухне, ели солёное сало с жареной картошкой, пили водку, рассказывали смешные истории. А кухня у нас была невелика, много места в ней занимала большая русская