Перекрёстки детства, или Жук в лабиринте. Альберт Светлов

тёмном для меня лесе. Зрение у Панчо не настолько сильно испортилось от беспрерывного чтения книг, как у меня, однако ему тоже были выписаны очки, носимые им дома.

      Пару лет спустя после окончания школы мне попалось в руки пособие для поступающих в вузы, «Алгебра и начала анализа», семидесятых годов выпуска, уже с пожелтелыми страницами и потрёпанной обложкой, и тут я решил, от нечего делать, позаниматься по нему самостоятельно. Каково же было моё удивление, когда я обнаружил, что не только понимаю материал, излагаемый в книге, но и могу решать те задачи, что контролировали усвоение формул.

      Очки мне выписали ещё в начальной школе. Несколько раз мы с мамой ездили по направлению от нашего деревенского врача в город, в детскую клинику, на приём к офтальмологу. Деревенский доктор не знала толком, что со мною делать дальше, сомневалась, почему-то, в своём диагнозе и хотела его подтверждения. В результате одной январской поездки, меня поставили на учёт и стали даже поговаривать о необходимости операции. И, само собой, выдали рецепт на очки, сразу же нами и заказанные. Ясно помню, как руководитель нашего 3-го класса, первая учительница, Наина Феоктистовна, отправляла меня с урока домой, за футляром с очками, если я их забывал или не брал с собою вполне осознанно, и мне под её нажимом приходилось использовать их на уроках. Упрямился я этому изо всех сил, как только мог, и там, где было возможно, старался обойтись без очков. Для подобного моего поведения имелось несколько причин, самые очевидные-застенчивость, робость, нежелание выделяться и казаться ущербным.

      Вдобавок ко всему прочему, в классе у нас была одна девочка, сидевшая на втором ряду, на которую я регулярно посматривал, стараясь обратить на себя её внимание. Но, впрочем, к ней я ещё вернусь в своём повествовании. Она невероятно мне нравилась, поэтому совсем не хотелось выглядеть перед ней слабеньким очкариком. В неё, в эту девочку с косичками, с чуть вздёрнутым носиком, с веснушками, носившую странную фамилию Мильсон, выросшую постепенно в первую красавицу класса и отличницу, я был влюблён со второго класса. Нет, я тогда не понимал, конечно, своих чувств; просто при виде её у меня сердце начинало биться быстрее, казалось, что я могу летать, а ещё мечталось, что вот, если бы мы с ней дружили, это было б замечательно… Размышления на эту подобную доводили иногда до слёз, тем более, что любимая не обращала не меня никакого абсолютно внимания. Со временем я стал понимать, что к чему, но легче не становилось, а попыток подойти, заговорить не предпринимал никаких из-за дурацкой робости и патологической скромности, приводивших к тому, что я начинал сильно заикаться и не мог произнести ни слова. По той же самой причине рассказывать у доски выученное стихотворение по литературе или отвечать урок по какому-нибудь другому предмету было сложно, я запинался почти на каждом предложении, вызывая в классе общее хихиканье. Всё, на что меня хватало, это писать записки с признаниями в любви, со стихами,