Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том пятый. Нелли Шульман

простужать юного графа д’Эсте, то есть Юдина… – Павел весело отозвался:

      – Ничего, он у нас парень крепкий… – обернувшись, Наташа увидела разноцветные дома Неаполя, дальний силуэт Везувия, на горизонте.

      Выла метель, бросая хлопья снега, на запертые, железные ставни, по участку метались лучи прожекторов, лаяли собаки. Высокий голос Лючии взлетел к сводам камеры, к забранной проволочной сеткой лампе:

      Venite all’agile barchetta mia,

      Santa Lucia! Santa Lucia!

      Татарский пролив

      Стальной пол грузового отсека подрагивал под ногами. В полутьме, размеренно, успокаивающе гудела система вентиляции. Белый, яркий луч офицерского фонарика заметался по темно-зеленому крылу гидросамолета, осветил алую, пятиконечную звезду. Обергруппенфюрер фон Рабе, в штатском, кашемировом свитере, в американских джинсах, прислонился к косяку двери:

      – Японцы удивительные люди. Вы знаете, Петр Арсеньевич, наша боевая техника, использовала воинственную лексику, а их самолеты и подводные лодки несли имена, взятые из древней поэзии… – Максимилиан, ласковым движением, погладил крыло Айчи:

      – Его называли туманной дымкой, в ясный день… – он задумался:

      – Тот утренний туман, что дымкой заволок

      Колосья риса на осеннем поле,

      Исчезнет, уплывая вдаль…

      Максимилиан смотрел поверх головы зятя:

      – Только не риса, а пшеницы. До войны, возвращаясь из Парижа, на машине, я остановил опель за Франкфуртом, среди полей…

      Максимилиан услышал звонкую песню малиновки:

      – Едва всходило солнце, колосья были влажными, от ночной росы. Пахло свежей землей, порхали птицы… – лазоревые глаза зятя затуманились, он кивнул:

      – Мы еще вернемся в рейх, ваша светлость. Новый фюрер встанет во главе нашей партии, вооруженной оружием возмездия… – Максу не хотелось говорить об оружии возмездия, фюрере и даже 1103. Зять преданно смотрел на него:

      – Он не понимает, о чем я. Он бездарный болван, для чего я с ним говорю о таких вещах? Меня понимают только Эмма и Цецилия… – Максу хотелось рассказать кому-то, что тогда, на поле, он сорвал пшеничный колос, и долго возил его в машине:

      – Чтобы чувствовать запах родины. Мы с папой ездили в наши края, в горы Гарца. В лесах по утрам лежала дымка… – он помнил аромат лесных трав, дальний стук дятла по стволу сосны, восторженный крик малышки Эммы:

      – Макс, земляника! Много земляники… – Эмма и Генрих перепачкались ягодным соком:

      – Мы нашли гриб, видели белку и зайца, принесли в гостиницу шишек… – Максимилиан вздохнул:

      – Не стоит ему читать стихотворение до конца.

      – А вот любовь моя, куда она исчезнет? Никуда, конечно…

      Он пообещал себе, непременно, найти Цецилию:

      – Она меня любит и ждет. Мне три года до сорока, я успею вырастить своих детей. Успею воспитать Адольфа, и будущего ребенка Эммы… – Максимилиан подозревал, что зять не знает о беременности