Зимопись. Книга вторая. Как я был волком. Петр Ингвин

шли на ура. Кислый дикий щавель тоже стал привычным и вкусным. А улитки, ползающие по листьям – просто деликатесом. Насколько я знал, в них полно белка. И каких-то микробов, как когда-то слышал, но в нашей битве за жизнь микробы, видимо, погибали первыми. Не знаю, что перевешивало – везение или воля к жизни.

      В засадах и погоне толку от меня было мало, но тоже учился. После нескольких боев с волками по-другому вспоминал встречу с ними на причале. С новыми знаниями у нас мог быть шанс.

      За остававшейся в пещере Томой присматривали самки, сидевшие с детьми или только ждавшие их.

      Слов человолки не знали, только радостный лай, грозный рык и вой страдания. Остальные чувства и понятия выражались их вариациями и смесями.

      – Рррр! – опрокидывал меня грузным телом самец, которого мы с Томой прозвали Гиббоном.

      Приходилось лежать на спине, подрыгивая ножками, и делать вид, что подавлен, что все понял и покоряюсь. Все понял – по поводу вечного выяснения, кто сильнее. Гиббон имел габариты шкафа, волосатость дикобраза и вонючесть скунса. Каждый раз, когда его ставил на место вожак, Гиббон шел отыгрываться на менее значимых особях.

      Или такой «разговор»:

      – Гав! – радостно говорила мне молодая низкоранговая самочка, оттесняя от основной стаи.

      Худая и жилистая, она не имела пары. Ростом с Тому, возрастом постарше. На вытянутом лице блуждало беспокойное подобие улыбки. Волосы напоминали мои: русые, непослушные и столь же нестерпимо грязные. Хлипкие плечи передних конечностей переходили в узкую грудную клетку. Тельце топорщилось мягким вниз, а жесткими лопатками вверх. Как штурмовик на боевом вылете: сверху крылышки, снизу бомбочки. Впалый животик нежданно проступал отчетливой решеткой пресса. Поскольку хвоста не имелось, самочка задорно помахивала передо мной тощей кормой так, будто он подразумевался. Пару раз умудрялась лизнуть в щеку или куда достанет. Я отбрыкивался, строил страшную морду, рычал, но, видно, не очень правдоподобно. Попытки подружиться не прекращались.

      – Опять Пиявка приставала? – неведомым способом узнавала Тома о том, чего видеть никак не могла.

      Я изображал надменное равнодушие. Типа, не ваше волчье дело, сударыня человолчица Тома.

      У нее тоже завелся поклонник. Он не подходил, глядел издали истосковавшимся голодным взглядом, нарезал круги, как бы демонстрируя себя, но не навязываясь. У нас он стал Зыриком, Вуайеристом, Глазодером, Смотрюном… Каждый день приносил новые варианты.

      – Как наш Смотрик? – интересовался я после любой отлучки. – Руку и еще что-нибудь предложил?

      – Все смотрит, – горестно вздыхала Тома, а глаза посмеивались. – Смотрит, смотрит, смотрит… Скоро глаза протрет. Или у меня чего-нибудь.

      Мои брови взлетали на лоб.

      – Взглядом, – шаловливо уточняла Тома.

      – Любуется, – облегченно выдохнув, объяснял я.

      – Было бы чем, – сердито фыркала Тома. – Тут вон сколько всяких вот с такими и с вот тут о-го-го.

      С этим не поспоришь, что есть, то есть.

      – Зато