Граница нормальности. Чингиз Григорьевич Цыбиков

принципе, жил бы не тужил, если бы злосчастный волчий фатум регулярно не подкидывал ему испытаний его убийцевости. Вот и сейчас волк услышал, затем почуял, а затем и увидел, пробежавшись чуток на запах, двоих детишек, что попёрлись за каким-то лешим в лес зимой. После чего, естественно, заплутали и теперь жгли костёр под небольшим холмиком, предположительно в ожидании помощи. Волк и олень сидели, урбанистически выражаясь, за углом этого холма, и ждали неизвестно чего. Волк тосковал; вот он, шанс стать убийцей, а он опять его прошляпит. Прошляпит-прошляпит, сомнений нет. Олень же всячески старался его подбодрить.

      – Давай я их убью, – сказал он. – Забодаю нафиг, как весной. А всем скажем, что это ты.

      – Пшёл вон, – тоскливо сказал волк. Дым тревожил его ноздри. Слышен был детский смех – старший дитё развлекал младшего прыжками через костер.

      – Или давай я на них дерево обрушу, – олень его не слушал. – А всем скажем…

      – Тихо, – сказал волк.

      Олень поднял уши, затем выдохнул.

      – Дурак ты, волчара, и шутки у тебя дурацкие.

      – Показалось, – мрачно ответил волк.

      Ему и правда показалось чего-то, какой-то шум на границе слышимости – то бишь километрах в семи-десяти отсюда.

      – Там в силке у людского места опять заяц, – сказал олень. – Сходим? Пожрёшь. Жирный.

      Волк покачал головой.

      Помолчали.

      Олень впал в задумчивое настроение.

      – Да как вообще так получилось-то, а, волчара?

      Это был любимый вопрос дурака оленя.

      Волк прикрыл глаза.

      – Блин, отвали, а, – сказал он плаксиво. – Сто раз ведь рассказывал.

      – Рассказывал, но не объяснял, – веско сказал олень. – Ну?

      – Я видел, как мама загрызла выводок рысят, – сказал волк. – Рысята маленькие были, а она их рраз, рраз, рраз – одного за другим. Я убежал и не вернулся домой. Вот здесь теперь и живу. И убивать не могу. А надо.

      – Детёнышей убивать нельзя, – важно сказал олень. Это тоже стало почти ритуальной фразой. – Мы вот даже больных не убиваем. Мы их оставляем чуть в стороне от стада, и их кто-нибудь другой убивает. Мудро? Мудро.

      – Ага, – саркастически ответил волк. Олень подскочил вдруг:

      – Слу-ушай! А что если их тоже оставили? А? А? Чтоб ты их, значит, того?

      – Совсем плохой? – сказал волк. – Люди, они детей не убивают. Даже вот так.

      – Не вижу, почему бы им не убивать вот так, – сказал олень.

      Волк выглянул из-за укрытия. Дети с хохотом играли в снежки, снег взметался искристым туманом.

      – Да они здоровые, – сказал он тоскливо.

      Волку надо было кого-нибудь убить. Зима кончалась, в тайге и окрестностях уже стоял март, и даже, кажется, понедельник. Соответственно волк был крайне голодным, отощавшим и ослабевшим. О том, чтобы волку сожрать оленя, и речи быть не могло. Во-первых, друг, а друзей не жрут. Во-вторых, он его одним левым задним копытом. Не глядя. Мимоходом. На хомячьих харчах и ивовой коре олень даже, кажется, раздобрел, скотина рогатая.

      – Нечего на меня таращиться, – сказал олень. – Раньше надо было думать. Осенью. Когда я был дурак и влюблён.

      – А