Красный закат в конце июня. Александр Лысков

и сказала Матрёна:

      – Тогда прощайте, Прозор Петрович.

      «Экая гордячка», – подумал мужик.

      И опять переломилась прямизна взгляда у него, беспокойно забегали глаза, да всё мимо девки, тычками по сторонам. Язвительный прищур наполнился слезой. И он заговорил неровным голосом:

      – Ты, это… дурёха, и вправду, что ли, поверила, будто я тебя навек одну оставляю?

      – В вашей ведь воле, Прозор Петрович.

      – Да ты бы пропала без меня!

      – Судьба, знать, Прозор Петрович.

      Он понял, не пронять эту девку ни смехом, ни страхом. И заговорил серьёзно.

      – За приданым я наладился, во как! Сказывай, где что лежит в отцовом дому.

      Она будто только того и ждала.

      – Соль у тятеньки в тёплом месте, в запечье. Мука в клети. На полатях холстина. Медные ендовы в шомуше.

      – А бражка-то, бражка где у него настаивалась?

      – В подполе много и оцетьного вина, и осмерьного, и творёного. Какое в кубышках, какое в скляницах.

      – Ну, выходит, пир у нас с тобой прогремит на весь мир. Гости бы только не перемерли до тех пор. Конец речам! Оставайся с Богом.

      Каурую Улиту вывел Прозор в поводу задками и уехал охлюпкой.

      Матрёна как стояла, так и не обернулась на прощание. Поважнее имелась нужда.

      Пала на колени перед очажком. Дунула, подняла тучу пепла. Глаза запорошило. Кашель стал душить.

      А всё-таки достигла звёздочек в глуби.

      Вспыхнули на них берестяные кожурки. Сушняк принялся. Верес затрещал. Здоровым дымом окутало становище.

22

      Трухлявая жердина концом на огне стала для Матрёны время отмерять. Увидит она из дальнего угла двора – тускнеет очаг, – прибежит и подтолкнёт жердь на аршин. Потом опять. И так будет до возвращения Прозора с огнивом.

      Владения оказались обширны.

      Не считая избы в два жила: для хозяев и для постояльцев – с длинным столом и полатями в два ряда; имелась ещё баня.

      Колодец с журавлём без бадьи.

      Туда для начала и направила свои стопы Матрёна. Глянула в жерло. Вместо собственного отражения увидела комок шкур. То ли собака утопла, то ли овца.

      Ни помыться, ни попить.

      Река – вон она, видна через щель в заборе. Но вдруг стрелец с секирой нагрянет?

      А хотя бы даже если и свободен был путь – в чём воды принесёшь?

      А вот в чём – в бурдюке!

      Шибануло в нос Матрёны из соска меха винной, тошнотворной кислятиной. Противно, а лучше не найти.

      По следу уехавшего Прозора она спустилась в овраг к ручью. Уж было окунула горлышко в воду, да не понравилось ей, – могильник близко.

      Опять приникла к щели в заборе.

      Река Вага тут текла в три русла, хоть и широкая, но островистая. С песка на песок можно перепрыгнуть, и так от берега до берега.

      Не страшная река. Только вот уж очень низко текла. Должно, спуск крутенек.

      Матрёна отворила ворота и выглянула.

      Череда изб убегала за поворот. Даже засеки было не видать, тем более жилища, в котором стражник на постое.

      Матрёна с мехом в руке кинулась через улицу и без раздумий спрыгнула с кручи под уклон.

      Съехала