Красный закат в конце июня. Александр Лысков

из холстины сало, копоть, вшей и блох…

      Той порой Прозор на Воронухе в постромках приволок из лесу осиновый комель. И теслом принялся выбирать середину.

      Матрёна плясала в канаве.

      Прозор постукивал железом по дереву.

      – В новом корыте на Масленицу мы с тобой, девка, с горы покатимся!

      – Да уж, Прозор Петрович, мне с брюхом как раз в пору по сугробам кувыркаться.

      – Не век сосун. Через год стригун. А там и в хомут пора.

      – Вы, Прозор Петрович, так говорите, будто я жеребчика под сердцем ношу.

      – У ребят, что у жеребят, по два зуба. Много их у меня было. Все на небо ускакали. Без них горе. А с ними, Матрёна, вдвое.

      – У нас с вами, Прозор Петрович, хорошие детки будут.

      – Дай Бог деток. Дай Бог путных…

      Полоскала Матрёна в сизой воде Ваги, на коленях с заберега, с узкой ледяной полочки.

      Во всю ширь – бело. Ивняк на другом берегу закуржевел. Только и цветного вокруг, что на голове у Матрёны красный плат, да руки алые. Ломит до локтей, а пальцы и вовсе словно не свои.

      Пока тряпицу козонками не перетрёшь, глина из неё не выйдет.

      Возила Матрёна холстину под водой – там как будто теплее. А стала выжимать, тут морозцем и охватило.

      Скорее опять в ледяную воду на обогрев.

      Большими рыбинами ходили в глубине полотнища. Словно вцеплялись в руку Матрёны и норовили на дно уволочь. Однако всё-таки одна за другой оказывались эти рыбины в корзине…

      Черепашкой вползла тринадцатилетняя молодка на высокий берег. За верёвку втянула корзину с постирушками.

      Теперь белое – по снегу раскидать. Тёмное – по жердям.

      Застынет холст на морозе, станет гулким, как барабан.

      Оттает и досохнет в бане.

      Вальком разгладится на лавке.

      Отлежится в сундуке…

28

      В даровой избе Матрёна с Прозором ещё не жили (ждали отца Иоанна для освящения), хотя Прозор внутрь заходил, что-то подтёсывал там, подколачивал.

      Печь топил.

      Прибрёл, наконец, священник, в лаптях, в рясе поверх полушубка, толстый, мордатый.

      Потребовал углей в кадило.

      Оловянный шар на грубой пеньковой верёвке превратился у него из кадила в жаровню, ибо вместо заморского ладана отец Иоанн натрусил на угли сосновой смолы – живицы.

      «Воньё благоуханно» невидимыми лучами пронизало воздух в избе.

      Звякнули бубенчики на кадиле.

      Мрачным, недобрым голосом прочитал поп на пороге чин о храмине, спасаемой от злых духов.

      Сотворил молитву «над пещию».

      Грозно прикрикнул на Прозора:

      – Воду неси. Кропить буду.

      Пока Прозор бегал с горшком к ручью, отец Иоанн всплакнул над Матрёной, погоревал:

      – Одна слеза катилась, другая воротилась. Волос у тебя кучерявый, как у блудниц на святых образах. Но коли ты, жёнка, натерпелась горя в младые лета, так, видно, узнала, как по правде жить. Беда вымучит, беда и выучит… А где это твой мужик запропастился? Ехал Прозор за попом, да убился о пень лбом!..

      Напевно,